Тень черной вдовы
В
первые годы пребывания Святогорца в Москве (1518 – 1521) в его творчестве
преобладали богословские и нравоучительные произведения. На период с 1521 –
1525 годов, то есть с момента низложения Варлаама до соборного осуждения в
1525-м самого Святогорца приходится его публицистическое вмешательство в
политическую жизнь Московской Руси. До разрыва Василия III с нестяжательским
кружком Максим, как мы знаем, имел «свободный доступ» к великому князю. Все
свои суждения относительно роли властителя Святогорец мог высказывать государю
лично, и потому вряд ли имел надобность в письменных посланиях, тем более
предназначенных для читающей публики. Но когда положение Максима и его друзей
изменилось и Василия плотным кольцом окружили иосифляне во главе с Даниилом,
нестяжателям не оставалось ничего другого, как апеллировать к государю и
общественному мнению посредством публицистики.
И
вот из-под пера Максима выходит «Послание к православным правителям об
управлении и о том, чтобы они судили богоугодно и вместе милостиво». Послание
адресовано к Василию, и, хотя автор обращается к высокопоставленному адресату
непривычно интимно – «добрейший Василий, благородного корня благородная ветвь»,
трудно предположить, о каком православном правителе по имени Василий, кроме
великого князя, может идти речь.
Очевидно,
это произведение написано до расправы с Шемячичем и окончательного разрыва с
государем, так как оно составлено в благодушном, нравоучительном тоне и
содержание его не связано с актуальными событиями. «Земное же достохвальное и
благочестивое царство украшает и ведет всегда к лучшему преуспеянию
богодарованная премудрость благоверного царя, растворенная всякою правдою и
кротостию, попечением о подчиненных и доброхотным расположением к нам» – так
рассуждает автор «Послания..»
После
коварного и жестокого поведения великого князя в отношении Шемячича призывы к
«правде и кротости» становились неуместными. Настало время не наставлений в
добродетели, а нелицеприятных обличений. И вот появляется куда более резкое по
тону «Слово, в котором пространно и с жалостию излагаются нестроения и безчиния
царей и властей последняго времени». Уже из названия видно, что Максим не
собирается советовать или взывать к добротолюбию, а бичует пороки современного
царствования. Это не послание к конкретному лицу, а памфлет, обращенный ко всем
добрым христианам. Сюжетную основу «Слова» составляет встреча путника,
бредущего «по трудному и многоскорбному пути» с женщиной по имени Василия –
Царственная:
«Это
превосходное наименование я получила от Вышняго, так как владеющие мною должны
быть крепостию и утверждением для подчиненных им, а не пагубою и постоянным
смятением. Таково значение на греческом языке имени Василия». Пустынный путь,
на котором состоялась эта встреча, «образует собой нынешний последний окаянный
век, как лишенный уже царей благочестивых и опустевший ревнителями Отца моего
небесного, ибо все ищут своих си, а не Божия.»
К
числу «неисцельных скорбей» Василии «принадлежит и то, что управляющие ныне
мною, по причине великой своей жестокости, нисколько не принимают от своих
доброжелателей полезных советов», – явный намек на опальных нестяжателей.
Далее Василия печалуется на то, что у нее нет таких поборников, «какие были у
меня прежде»: «Нет у меня великого Самуила, священника Бога Вышнего, который
дерзновенно встал против Саула, ослушавшегося меня; нет Нафана, который
богомудрой притчей уврачевал царя Давида и избавил его от страшного падения».
Далее следуют примеры прочих библейских и византийских героев, однако они
являются развитием аналогии, а первые два библейских персонажа, пришедшие на ум
сочинителю, явно имеют конкретные прообразы – митрополита Варлаама и
князь-инока Вассиана Патрикеева.
Напомним,
что одним из прегрешений израильского царя Саула стала бичуемая верховным
пастырем иудеев Самуилом пассивность властителя по отношению к набегам
амаликитян, которые, подобно татарам в южной части Руси, разоряли южные районы
Ханаана, учиняли там грабежи и убийства, после чего исчезали в пустыне прежде,
чем поспевала помощь (1 Царств. 15). Этот библейский эпизод перекликается с
позорным поведением Василия во время набега Мухаммед-Гирея в 1521 году и его
возможными столкновениями по этому поводу с митрополитом Варлаамом и Вассианом
Патрикеевым. Кроме того, царь Саул в отсутствие первосвященника, по сути
присвоив его сан, воздавал жертвоприношения Иегове. Разгневанный Самуил предрек
конец его царствованию: «Господь найдет себе мужа по сердцу Своему, и повелит
Господь быть вождем народа Своего, так как ты не исполнил того, что было поведено
тебе господом» (1-я Царств. 13, 14). Максим явно указывал на противозаконное, в
обход патриаршего благословения, совершенное по воле великого князя,
поставление Даниила митрополитом.
Другой
упомянутый Максимом ветхозаветный праведник пророк Нафан рассказал царю Давиду
притчу о богаче, который, желая угостить путника, пожалел заколоть овцу из
своего обширного стада, а отнял у бедняка его единственную овечку. Этой
аллегорией пророк намекал на то, что царь вероломно взял к себе приглянувшуюся
ему Вирсавию, предварительно подстроив гибель ее мужа Урии. Выслушав рассказ
Нафана, Давид осознал глубину своего падения и искренне раскаивался. (2-я
Царств, 12). Это уже явный намек на происходящее в Кремле непотребство: Василий
решил под предлогом бесплодия избавиться от своей супруги Соломонии Сабуровой,
чтобы жениться на молодой красавице Елене Глинской – «лепоты ради ея лица и
благообразия возраста». Намек Максимов был тем опасен, что Господь поразил
болезнью сына Давида, рожденного от Вирсавии.
Митрополит
Даниил не собирался следовать Нафану: он не только не пытался отговорить великого
князя от его намерения, но, поправ церковные и людские законы, благословил
развод. Великая княгиня должна была отправиться в суздальский Покровский
монастырь. Приведенная насильно в церковь для пострижения, Соломония растоптала
иноческое облачение, отказалась произносить обеты, криком заглушала слова
женщины, произносившей обет за нее. Тогда приближенный Василия III
Шигона-Поджогин ударил княгиню плетью, чтобы она замолчала. Именно Соломония,
против воли облаченная в монашеский черный куколь, вдова при живом муже, могла
послужить Максиму прототипом его Василии, «одетой в черную одежду, приличную
вдовам», горюющей в окружении хищных зверей. Позже Андрей Курбский описал
Соломонию, как «зело нужную (испытывающую большую нужду. – М.З.) и уныния исполненную, сииречъ жену, ему
Богомъ данную, святую и неповинную.
В
исторической литературе время написания Максимова «Слова…» относится к периоду
боярской замятии, когда ввиду малолетства Ивана IV власть переходила от одной
партии к другой. В произведении Грека речь идет о «нестроениях и бесчиниях
царей и властей последнего времени», однако эта множественность не обязательно
подразумевает сменявшие другу друга в междуцарствие боярские группировки. Так,
в «Слове» упоминаются еще «нестроения» византийских властителей, то есть
пределы «последнего времени» распространяются на многие десятилетия. Греку, как
и многим писателям того времени, вообще свойственно, отталкиваясь от
конкретного случая, рисовать эпические полотна со множеством действующих лиц,
обращаясь к истории разных времен и народов. Не исключено, что Святогорец мог
написать «Слово…» еще при жизни Василия III.
|