Без сомнения, этих икон было во времена Рублева много
больше. Он имел возможность подробно и углубленно созерцать их. И теперь, входя
в Успенский собор, стоящий на месте того, где бывал мастер Андрей, мы
останавливаемся перед удивительными двумя иконами, на которые он, наверное,
подолгу смотрел сосредоточенным взором. Эти созерцания — тут исследователи единодушны
— не сразу, не в этот год, а впоследствии обогатят собственное творчество
Рублева. То будет не копирование, не подражание отдельным приемам. Впечатления
от работ предшественников, переплавившись в нечто совершенно самобытное,
останутся в его творениях как одна из ценностей единой традиции. Глубоко
постигая и принимая в себя богатства духовного и художественного го опыта,
накопленные многими поколениями, он оказался, быть может, помимо своей воли,
одним из самых самобытнейших иконописцев. Но отнюдь не случайно при
исследовании двух произведений художников, входивших в окружение митрополита
Феогноста, вспоминают Рублева. Первое и наиболее известное из них — оплечное
изображение Христа. Его образ на этой иконе строг и суров. Изображение на
сравнительно большой доске дано крупным планом — голова в несколько раз
превосходит человеческие размеры. Довольно поздно, в XVII веке, эта икона
получила название «Ярое око». Выражение «взором яр» в древнем русском языке
было синонимом понятия «взором светел».
Действительно, взгляд Спаса на этой иконе прям, открыт
и строг. Собранный в складки лоб показывает озабоченность и напряжение его
воли. Он как бы проникает взором в человеческую душу, в нужды людей. Это
изображение Христа, исполненного сверхчеловеческой силы, строгой, но вселяющей
надежду на помощь и поддержку. Открытость образа, по слову современного исследователя
этой иконы, здесь «приобретает сострадательный, сочувствующий оттенок…» (О. С.
Попова).
Под невысокими сводами старого Успенского собора видел
Рублев и другую икону — оплечное изображение того же Спаса. Икона была иной по
настроению. Внутренняя тишина, не отвлекаемая ни на что внешнее, мягко светящаяся,
подобно темному прозрачному меду, живопись лица, в которой угадываются будущие
«плави» московских иконописцев.
В двух иконах — как бы два пути… С одной стороны,
обращенность к человеку, строгое наставление и помощь, с другой — высота,
очищенность, идеальность мыслей и чувств, представляемая как пример для
созидания собственной души. Обе эти стороны были близки Рублеву и в недалеком
будущем, через несколько лет, сольются в его собственном дивном образе Спаса.
Были в Успенском соборе и более новые иконы русских,
греческих, может быть, сербских мастеров. Те произведения, которыми ныне богат
собор, приходили в течение нескольких столетий, поэтому о многих из них нет бесспорных
данных, свидетельств того, что были они здесь ко времени Рублева, а не
появились в более поздние времена.
Посреди кремлевской площади, к югу от алтаря
Успенского собора, на том месте, где возвышается ныне колокольня Ивана
Великого, стояла церковь Иоанна Лествичника.
Этот храм, построенный в 1329 году, — второе по
древности каменное здание Москвы — был сооружением необыкновенным, «дивным»,
как говорили в описываемые времена о чем-либо выходящем за границы обыденного,
привычного. Летописцы называли его «церковью, иже под колоколы». То была
высокая, в виде столпа, увенчанная крестом башня с пролетами для колоколов
наверху и с небольшой церковью в нижней части. Историки считают церковь Иоанна
Лествичника «первой колокольней в Москве, а может быть, и по всей Руси»,
полагая, что именно сюда в 1346 году мастер колокольного литья Борис лил «три
колокола великия и два малыя».
Их близкая музыка сопровождала труды и досуги Рублева
с ранней весны до начала осени 1405 года.
Левее колокольни, если смотреть от Фроловских ворот,
возвышалась церковь архангела Михаила — великокняжеская «гробница», усыпальница
московских князей. Первый деревянный храм построен был на этом месте, по преданию,
еще в 1247 году братом Александра Невского, московским князем Михаилом
Ярославичем. Весной 1333 года князь Иван Калита заложил здесь каменную церковь,
которая той же осенью была окончена и 20 сентября освящена митрополитом
Феогностом. На следующее лето при сыне Калиты, князе Симеоне Гордом,
Архангельский храм расписали русские великокняжеские мастера Захария, Дионисий,
Иосиф и Николай «с дружиной».
То был одноглавый четырехстолпный храм, с
многочисленными рядами мелкого размера росписей. Рублев мог видеть работы своих
давних предшественников раньше, до 1399 года, когда они были записаны Феофаном
и Симеоном Черным «с учениками их». Скорее всего и сам он был тогда среди «учеников».
Тогда же писались иконы для собора и среди них — храмовый образ архангела
Михаила «с деяниями» — вклад вдовы Дмитрия Донского. Здесь под расписанными
фресками сводами в тихом полусумраке можно было прочитать надписи на плитах
княжеских могил. Они напоминали о славе недавно отшумевших событий и
скоротечности земной жизни: Иоанн Данилович Калита, его дети — Симеон Гордый,
Андрей, Иоанн, прославленный внук его Дмитрий Донской…
В Кремле был и старинный мужской монастырь Спаса на
Бору, где великие князья и, до создания женского Вознесенского монастыря,
княгини принимали перед смертью иноческое пострижение. Находился он совсем
рядом с кремлевской площадью и Благовещенским храмом — к западу от них, с
юго-западной стороны дворцовых построек, неподалеку от обрыва над рекой Москвой.
Возможно, здесь на время работы в то лето нашли приют
два художника-монаха — приезжий издалека Прохор и Андрей, которому
затруднительно было ежедневно приходить в Кремль за четыре версты из
Андроникова монастыря и возвращаться обратно. Жизнь в кремлевском монастыре, с
привычным иноческим уставом, недолгим сном и размеренным порядком была бы
вполне подходящей в их срочных трудах. Мирянин Феофан; который, несомненно,
имел дом в небольшой тогда Москве, мог приезжать на княжеский двор ежедневно.
Не исключено, что ему на время отвели жилье в одном из помещений обширного
княжеского дворца — великий князь был заказчиком икон и росписей для своей
домовой церкви.
Монастырский собор Спаса на Бору, белокаменный,
небольшой, но очень красивый, с резным по камню узорочным поясом по стенам,
построен был в 1330 году. К нему примыкал придел — усыпальница великой княгини
Александры. В 1345–1346 годах Спасский собор расписали те самые художники
Гойтан, Семен, Иван с дружиной, которых летописец назвал «русскими родом, а
греческими учениками». Издавна славился монастырский собор обилием икон и утвари.
Богатый Иван Калита «церковь ту украси иконами и книгами и сосудами и всякими
узорочьи». Правда, к 1405 году многого из этого старинного великолепия уже не
существовало. Погибла или была в сильно испорченном состоянии фресковая роспись
— собор сильно пострадал от пожара при нашествии Тохтамыша. В особом «застенке»
— так называлось отдельное пристроенное к стене собора помещение, «входящим в
церковь на левой стране», — лежала надгробная каменная плита. Надпись на
ней извещала, что здесь погребено тело скончавшегося 26 апреля 1396 года
епископа пермского Стефана. Память о пермском святителе жива была на Москве и в
великокняжеской семье. Многие любили и знали этого глубоко образованного и
столь же бескорыстного подвижника, который совершил дело просвещения эырян, в
далекой Пермской стране крестил множество людей, составил зырянскую азбуку и начал
перевод книг на язык этого народа. И Рублев, без сомнения, бывал у этой могилы,
хорошо знал о Стефане, читал жизнеописание просветителя зырян, составленное
Епифанием Премудрым. Возможно, и сам Андрей видел епископа незадолго до смерти,
при последнем его приезде в Москву…
|