С первых же дней пребывания у власти Никон повел себя
отнюдь не так, как ожидали многие из его прежних единомышленников.
Провинциальные «ревнители благочестия» к осени 1652 г. уже почти все были
изгнаны из своих уездов. Они собрались в Москве, надеясь на милости и поддержку
со стороны нового патриарха. Однако их ожидало горькое разочарование. Вместо
прежнего Никона — внимательного, даже предупредительного к авторитетным при
дворе протопопам — явился как бы совсем другой человек. Он порвал все связи с былыми
единомышленниками, не велел даже пускать их к себе в приемную — «крестовую
палату» патриаршьего дворца. Разумеется, для Стефана Вонифатьева Никон сделал
исключение: слишком велико было влияние духовника на царя Алексея. К тому же
Никон не считал кроткого, уступчивого Стефана своим соперником, был благодарен
ему за отказ от претензий на патриарший престол.
И все же не столько личная обида, сколько принципиальные
соображения превратили многих «ревнителей благочестия» в непримиримых врагов
нового патриарха. От Никона ожидали действенных мер, направленных на укрепление
внутрицерковных порядков, унификацию книг и обрядов. Однако патриарх приступил
к исправлению русских церковных порядков не по древнерусским, как ожидали
«ревнители», а по греческим образцам. В феврале 1653 г. он приказал во всех
московских церквах запретить верующим «творить поклоны», стоя на коленях;
допускались лишь поясные поклоны. Крестное знамение отныне разрешалось только
«троеперстное».
Этот указ взволновал и обеспокоил «ревнителей
благочестия». В русском православии мелочам обрядности придавалось огромное
значение. «Спасение души», по мнению тогдашних книжников, зависело главным
образом от точного следования традиционным нормам церковного обихода. К тому же
и в решениях «Стоглавого» собора 1551 г. было вполне определенно сказано:
«Если кто не знаменается двумя перстами, как Христос,— да будет проклят».
Протопоп Аввакум, один из наиболее видных «ревнителей
благочестия», так описывал впечатление, произведенное на членов кружка
патриаршьим указом: «Мы же, собравшись вместе, задумались; видим — словно
зима наступает: сердце озябло и ноги задрожали. Неронов мне приказал церковь, а
сам скрылся в Чудов монастырь и неделю в палатке молился. И там ему от образа
глас был во время молитвы: «Время пришло страдания!» Он мне, плача, об этом
рассказал».
Стремясь помешать Никону, «ревнители» подали царю
челобитную, в которой доказывали незаконность нововведений. Тогда Никон дал
ход обвинениям и жалобам на них прихожан. В ответ «ревнители» публично, в
самых сильных выражениях принялись хулить патриарха и его указы. Разумеется, силы
были неравны. Вскоре Иван Неронов был сослан под строгий надзор в Спасо-Каменный
монастырь, находившийся в Вологодском уезде, на островке посреди Кубенского
озера. Протопоп Логгин был лишен сана и отправлен под стражей в свои родные
места — под Муром. Даниил Костромской также был расстрижен, а затем выслан в
Астрахань.
Протопоп Аввакум, живший «на дворе» у Ивана Неронова,
после его ареста развил бурную деятельность. Изгнанный из Казанского собора,
он собирал своих приверженцев «в сушиле», проповедовал им, призывал не
подчиняться указам Никона. Там он и был арестован вместе с толпой учеников 13
августа 1653 г. Аввакума заковали в цепи и, лишив пищи, бросили в подвалы московского
Андроникова монастыря. В сентябре 1653 г. он был отправлен в ссылку в
Тобольск, а оттуда в 1656 г. переведен в Восточную Сибирь.
Никон хотел лишить Аввакума священнического сана.
Однако «богобоязненный» царь, лично знавший протопопа и в глубине души
боявшийся его проклятий, отменил это решение.
Заточенные, униженные, «ревнители благочестия» лишь
укреплялись в своем «подвиге». Они впадали в религиозный экстаз,
пророчествовали. Им являлись ангелы, слышались небесные голоса. Слухи об этих
«чудесах» проникали из-за стен монастырей, разносились по Москве. Однако
Никон, хорошо знавший происхождение такого рода «чудес», лишь посмеивался:
«Знаю я пустосвятов тех!».
Убедившись в том, что одной лишь своей властью он не
сумеет поставить дело реформы на прочное основание, Никон весной 1654 г. созвал
в Москве общерусский церковный собор. Патриарх в присутствии царя, обращаясь к
собору, перечислил многие неточности и отступления от греческих церковных порядков,
имевшиеся в практике русской церкви. Собравшиеся иерархи утвердили предложенные
Никоном изменения в богослужении. Впрочем, предусмотрительный патриарх не
вынес на обсуждение собора наиболее «скользкие» вопросы, в первую очередь, о
«троеперстии».
Даже те второстепенные изменения в обрядах, которые
утвердил собор, вызвали сильное волнение среди рядового духовенства и прихожан.
Во главе недовольных стал коломенский епископ Павел — единственный из членов собора,
отказавшийся утвердить предложенные Никоном новшества. Он был арестован,
сослан в новгородский Спасо-Хутынский монастырь и там вскоре умер.
Летом 1654 г. Никон занялся исправлением икон. По его
приказу были отобраны у населения иконы, отличавшиеся некоторым реализмом. Это
«живство», популярное тогда среди московских иконников, Никон объяснял пагубным
влиянием «латинства». Он приказал выколоть глаза изображенным на таких иконах
святым или же соскоблить и переписать заново лики. Случилось так, что в это
время в Москве вспыхнула сильная эпидемия чумы. В народе поползли слухи о том,
что «моровая язва» — наказание за надругательство Никона над иконами. 2 августа
1654 г. произошло полное солнечное затмение, давшее новую пищу для толков. 25
августа 1654 г. московские посадские люди восстали против Никона и его
нововведений. Положение правительства осложнялось тем, что сам царь в этот
момент находился с войсками на театре русско-польской войны, а его семейство
укрывалось от чумы в Макарьевом Калязинском монастыре. Однако в итоге власти
сумели усмирить взбунтовавшийся посад.
Не довольствуясь поддержкой московского собора 1654
г., Никон обратился к константинопольскому патриарху Паисию, который одобрил
его деятельность. В начале 1655 г. в Москву прибыл за «милостыней» другой
восточный иерарх — антиохийский патриарх Макарий. Он всецело поддержал реформу
Никона. В феврале 1655 г., опираясь на авторитет антиохийского патриарха, Никон
вновь обрушился на иконы «фряжского письма». Он публично в Успенском соборе
разбивал их о железные плиты пола, а обломки приказывал сжечь. Лишь после
вмешательства царя сожжение икон было заменено их захоронением: в народном
сознании иконы воспринимались тогда как живые существа.
Тогда же Никон при полном одобрении Макария вновь
потребовал перехода к «троеперстному» крестному знамению, угрожая ослушникам
проклятием. В марте 1655 г. в Москве состоялся новый церковный собор,
утвердивший русский перевод греческого церковного Служебника и «троеперстие».
В апреле — июне 1656 г. вновь заседал церковный собор, наложивший проклятье и
отлучение от церкви на всех, кто не признает «троеперстия» и
прочих новшеств.
Не зная греческого языка, Никон тем не менее во
всеуслышание заявлял: «Хотя я русский и сын русского, но вера моя и убеждения
— греческие». Он перенес в русскую церковь даже внешние отличия высшего
греческого духовенства: покрой монашеского клобука и мантии.
Однако постепенно реформаторский пыл Никона угасал.
Главным для него становилось его собственное исключительное положение в
государстве. Никона вдохновлял образ патриарха Филарета, обладавшего не
только церковной, но и высшей государственной властью.
В своих притязаниях на неограниченную власть Никон
чувствовал за собой поддержку высшего духовенства, которое было сильно
раздражено мерами правительства, направленными на ограничение привилегий и
доходов церкви. После «золотых времен» правления патриарха Филарета и его
слабовольного сына царя Михаила особенно болезненно воспринимались решения
земского собора 1649 г., внесенные в новый свод законов — Соборное уложение.
Согласно уложению перешли в руки государства все городские «белые слободы» и
дворы монастырей и епископских кафедр (всего около 3600 дворов); было категорически
запрещено приобретение церковью новых земель; для суда над духовенством по
гражданским делам создавался особый Монастырский приказ, полномочия которого
постепенно расширялись.
|