Одним из самых авторитетных основателей новых монастырей
был Сергий, игумен Троицкого монастыря. Его обитель находилась в живописном месте,
на холме Маковец, у подножья которого звенели две лесные речки —Кончура и
Вондюга. До ближайшего селения, городка Радонеж, в котором прошло детство
Сергия, было не менее 10 верст. Отец Сергия, боярин Кирилл, переселился в
Радонеж из Ростовского княжества во второй четверти XIV в. По-видимому, Кирилл
имел прочные связи с московской знатью. Брат Сергия Стефан долгое время жил в
привилегированном московском Богоявленском монастыре, был дружен с
иеромонахом Алексеем, будущим митрополитом. Сам великий князь Семен Иванович
покровительствовал Стефану. По его просьбе митрополит Феогност дал Стефану сан
священника. Со временем он стал «духовным отцом» (исповедником) самого князя
Семена и многих московских бояр. В Москве не забыли и брата Стефана — Сергия. В
60-е годы XIV в. он докидает свою монашескую келью на Маковце и выполняет ряд
сложных дипломатических поручений московского правительства.
Этот странный посол являлся в княжеские терема в
покрытой дорожной пылью старой заштопанной рясе. Своей тихой речью и
неотступным пронзительным взглядом он приводил в смущение самых дерзких и
своевольных князей. За ним стояла не только московская боевая сила, не только
митрополичье проклятье, но и еще что-то неведомое, нездешнее, чего князья не
понимали и потому боялись более всего. Рассказывали, что Сергию в церкви
прислуживают ангелы, что ему послушны животные и птицы, что одним своим словом
он может воскресить мертвого и убить живого.
В отличие от большинства тогдашних «князей церкви»
знаменитый подвижник был прост и доступен. Речь его была бесхитростна и полна
евангельской мудрости. В своем монастыре он требовал от братии не только
суровых постов и молитв, но также постоянного физического труда. У самого
Сергия с рук никогда не сходили мозоли от топора и лопаты.
Таков был человек, которому престарелый Алексей
задумал передать митрополичью кафедру.
Предвидя возможный отказ, митрополит подготовил целое
действо. Об этом красочно повествует «Житие» Сергия. Алексей призвал к себе ни
о чем не подозревавшего троицкого игумена и торжественно возложил на него драгоценные
митрополичьи регалии. Насторожившись, Сергий заметил, что с детства не был
«златоносцем», а уж под старость и вовсе не хотел бы им стать. Тогда митрополит
открыто объявил, что хочет сделать Сергия епископом, а затем и своим
наследником на кафедре. Сергий наотрез отказался. Митрополит стал настаивать,
требуя предписанной канонами иноческой покорности. Однако принудить или
запугать Сергия было невозможно. Он спокойно объяснил, что если Алексей не
прекратит своих домогательств, то он, Сергий, немедленно уйдет и митрополит
его никогда более не увидит. После этого «первосвятитель» перевел разговор на
другие темы.
Отстранив предложенный ему митрополичий клобук,
Сергий в то же время не отказался от участия в церковно-политической борьбе.
Вскоре троицкий игумен становится одним из главных действующих лиц затяжной
драматической коллизии, которую современники назвали «мятежом на митрополии».
В последние дни жизни Алексея князь Дмитрий и бояре
беспрестанно уговаривали его благословить Митяя на митрополию. Однако они
смогли добиться лишь двусмысленного, похожего на насмешку ответа: «Я не
властен благословить его. Вот разве что даст ему бог и святая Богородица и
пресвященный патриарх и вселенский собор».
12 февраля 1378 г. митрополит Алексей окончил свой
земной путь и отправился туда, «идеже несть -болезнь, ни печаль, ни воздыхание,
но жизнь бесконечная». Он завещал похоронить себя не в Успенском соборе, где
находились гробницы митрополитов Петра и Феогноста, а в основанном им Чудовом
монастыре, у стен каменного храма во имя «Чуда архистратига Михаила, иже в
Хонех». Однако князь Дмитрий распорядился по-иному — «не восхотел положить его
вне церкви, такого великого и честного святителя, а положил его в церкви, близ
алтаря, со многою честью».
«Земной ангел» сошел в могилу. Но его образ продолжал
жить как часть исторического наследия русской церкви. Имя Алексея, властного,
сурового иерарха, управлявшего страной
и повелевавшего князьями, волновало воображение, служило
символом политических амбиций воинствующих церковников. Усиление культа
Алексея в тот или иной период, как правило, служило выражением теократических
тенденций, никогда не исчезавших в русской средневековой церкви. Именно
поэтому московские великие князья и цари не выказывали особого пристрастия к
его памяти. Казалось бы, уже великий князь Дмитрий Иванович немедленно после
смерти Алексея должен был начать хлопоты о причислении своего воспитателя к
«лику святых». Однако этого не случилось. Дмитрий не хотел канонизацией
Алексея освящать тот порядок вещей, при котором «святитель» держал в своих
руках и государственную власть. Были и другие препятствия на пути общерусского
прославления Алексея. Слишком свежи были у всех в памяти далеко не евангельские
методы деятельности Алексея, слишком много людей в разных частях Руси считали
его своим врагом. Канонизации мешало и то, что политические заветы Алексея
были неприемлемы для его ближайших наследников, выходцев из Византии митрополитов
Киприана (1381 — 1382, 1390—1406) и Фотия (1408—1431).
20 мая 1431 г. рухнули своды собора Чудова монастыря.
При разборке завалов в Благовещенском приделе открыли гробницу Алексея и
обнаружили его «нетленные мощи». Это был повод для подготовки канонизации
митрополита. Однако тогдашний глава церкви митрополит Фотий не дал хода
инициативе чудовских монахов. Лишь 17 лет спустя, в 1448 г., первый русский
автокефальный митрополит Иона организовал прославление Алексея как святого. По
заказу Ионы пермский епископ Питирим, а затем и знаменитый агиограф Пахомий
Серб работали над созданием «Жития» Алексея.
Прошло пять веков. В 1930-е годы здания бывшего
Чудова монастыря были разобраны. «Нетленные мощи» Алексея были перенесены в
кафедральный патриарший собор Богоявления в Елохове в Москве. Там, под пышной
шатровой сенью, в позолоченном гробу, в мерцающем свете тяжелых серебряных лампад,
покоятся останки того, чья жизнь была полна гнева и страстей, которые церковная
легенда удивительным образом переплавила в кротость и смирение.
|