|
4. Правление Менгу‑Тимура
Берке
не оставил сыновей. Если бы он имел возможность назначить наследника, его
выбор, вероятно, пал бы на князя Ногая, который проявил себя выдающимся
военачальником и которого он, по всей видимости, очень любил. Однако новый хан
должен был быть избран местным курултаем, собранием князей‑Джучидов и высших
военачальников. Генеалогическое старшинство не было абсолютно необходимым
условием для избрания кандидата, но часто давало серьезное преимущество. Ногай
не мог претендовать на старшинство в доме Джучи. Его отец, Татар, был сыном
Боала, седьмого сына Джучи. А все еще жили два внука Бату: Менгу‑Тимур (Монгка‑Темюр)
и Туда‑Менгу (Теда‑Монгка), оба — сыновья Тугана.
Ввиду
высокого престижа Бату, как основателя ханства кипчаков, представляется вполне
естественным, что избирательное собрание предпочло его внуков Ногаю. Поэтому
именно Менгу‑Тимур, а не Ногай наследовал Берке в качестве хана кипчаков.
Поскольку к тому времени Ариг‑Буга сдался Хубилаю (1264 г.), последний являлся
бесспорным хозяином империи, из чего мы можем заключить, что Хубилай одобрил
кандидатуру Менгу‑Тимура в качестве великого хана (примерно в 1267 г.).
Ногай,
однако, представлял собой слишком видную фигуру, чтобы полностью уйти со сцены.
Помимо того, что он был джучидом, он был еще и военачальником высокого ранга —
мириархом. Более того, он имел в распоряжении собственную армию — войска его
орды, набранные, главным образом, из племени мангкытов. Основной территорией
проживания мангкытов в то время был бассейн реки Яик. Позднее они стали
известны как ногайская орда. Поскольку «Ногай» означает «собака», можно
предположить, что собака была тотемным животным ведущего клана мангкытов. В
египетских источниках хан Ногай упоминается под двойным именем: Иса‑Ногай.
Вполне возможно, что Иса — это его собственное имя, а Ногай — клановое имя (то
есть, название клана, вождем которого он был). В 1287 г. Ногай заявил, что
получил особый указ от хана Бату поддерживать единство и порядок среди своей
родни после смерти последнего в ханстве кипчаков. Если так было в
действительности, Бату, должно быть, утвердил господство Ногая над войсками его
орды (орды мангкытов), считая их специальным подразделением, предназначенным
для поддержания законного правительства в ханстве.
Представляется
возможным, что, по соглашению с Менгу‑Тимуром, Ногай был признан действующим
правителем нижнедунайского региона и уполномочен вести дипломатические
отношения как с Византийской империей, так и с Египтом. Согласно византийскому
историку Георгию Пахимересу, Ногай был послан «ханами»на Балканы. Нельзя ли
сделать вывод из употребления Пахимересом множественного числа в слове «ханы»,
что соглашение Менгу‑Тимура с Ногаем было подтверждено Хубилаем?
Для
себя Менгу‑Тимур оставил ведение переговоров с иль‑ханом Абагой, а также
ведение русских дел. Поскольку Менгу‑Тимур поклонялся Небу и не был
мусульманином, религиозный мотив в предыдущей борьбе между Золотой Ордой и иль‑ханами
теперь исчез. Помимо того, великий хан Хубилай оказывал давление как на Абагу,
так и на Менгу‑Тимура, чтобы уладить их разногласия. В результате, в 668 г.
гиджры (1269‑1270 гг.) они заключили мирный договор, который, естественно,
сильно расстроил султана Бейбарса. Однако султан был ободрен, получив на
следующий год дружеское послание от Ногая.
В
1271 г. Ногай начал кампанию против Константинополя с целью принудить
императора Михаила VIII позволить его посольствам и посольствам египетского
султана пользоваться босфорским морским путем. Серьезно рискуя потерпеть
поражение, император запросил мира и предложил Ногаю свою дружбу. В 1273 г.
Михаил выдал свою внебрачную дочь Ефросинью замуж за Ногая. Таким образом, дом
Палеологов теперь установил семейные связи (через внебрачных принцесс) как с
иль‑ханами, так и с правителями кипчаков.
Политика
Менгу‑Тимура по отношению к Руси была более благожелательной, нежели у его
предшественников. Летописец замечает под датой 6774 г. от сотв. мира (1266 г.):
«В этом году хан Берке умер и притеснение со стороны татар сильно
облегчилось ». По всей вероятности, сбор налогов мусульманскими купцами
прекратился, и вместо этого были назначены постоянные сборщики налогов. Еще
одним актом, имевшим большое значение, стал выпуск хартии неприкосновенности,
или ярлыка, для русской церкви. Следуя заповедям Ясы Чингисхана,
предшественники Менгу‑Тимура не включали русских настоятелей, монахов,
священников и пономарей в число «сосчитанных» во время переписи. Теперь же были
утверждены привилегии духовенства как социальной группы, включая и членов
семей; церковные и монастырские земельные угодья со всеми работающими там
людьми не платили налога; и все «церковные люди» были освобождены от военной
службы.
Монгольским
чиновникам запрещалось под страхом смерти отбирать церковные земли или
требовать выполнения какой‑либо службы от церковных людей. К смерти
приговаривался также любой, виновный в клевете и поношении греко‑православной
веры. Чтобы усилить воздействие хартии, в ее начале было помещено имя
Чингисхана. В качестве благодарности за дарованные привилегии от русских священников
и монахов ожидали, что они будут молить Бога за Менгу‑Тимура, его семью и
наследников. Особо подчеркивалось, что их молитвы и благословения должны быть
ревностными и искренними. «А если кто‑то из священнослужителей будет
молиться с затаенной мыслью, то он совершит грех ».
По
всей видимости, первоначально ярлык был написан по‑монгольски и сразу же
переведен на русский язык. Следует вспомнить, что, согласно Плано Карпини, в
канцелярии Бату были русские переводчики и писцы; и наследники Бату, должно быть,
нанимали определенное количество русских секретарей. Можно так‑же предположить,
что текст ярлыка был составлен совместно Менгу‑Тимуром (или его главным
монгольским секретарем) и епископом Сарая Митрофаном, представлявшим русское
духовенство. А если так, то моральная санкция против неискренней молитвы,
должно быть, была сформулирована этим епископом.
Благодаря
этому ярлыку, а также ряду подобных ему, выпущенных наследниками Менгу‑Тимура,
русское духовенство и люди, находившиеся под его юрисдикцией, составляли
привилегированную группу, и таким образом была заложена основа церковного
богатства. Выпустив этот ярлык, Менгу‑Тимур следовал традициям Чингисхана и
практике наследников Чингиса в Китае, так же, как и другие местные монгольские
ханы. С этой точки зрения (его ярлык соответствовал основным идеям монгольского
правления и был, в принципе, закономерным. В то же время, он явился удачным
внешнеполитическим шагом, поскольку обеспечивал, по крайней мере, до
определенной степени, лояльность по отношению к хану наиболее образованной
социальной группы на Руси, которая пользовалась большим авторитетом среди
народа. Благодаря ярлыку можно было ожидать, что русский дух сопротивления хану
будет существенно ослаблен.
Из‑за
политики лояльности князей по отношению к хану, утвердившейся в Восточной Руси
благодаря Александру Невскому, и крушения сопротивления западнорусских князей
во время правления Берке, задача сдерживания русских князей не представляла для
Менгу‑Тимура особых сложностей. После смерти Александра Невского разрешение
занять владимирский стол было дано ханом Берке брату Александра, князю Ярославу
Тверскому (Ярослав II, великий князь владимирский, 1263‑1272 гг.). Его власть
подтвердил Менгу‑Тимур. Преемником Ярослава стал его брат, князь Василий
Костромской (великий князь владимирский, 1272‑1276 гг.). После его смерти не
осталось больше сыновей Ярослава I, и Менгу‑Тимур предоставил владимирский стол
старшему из здравствующих сыновей Александра Невского, князю Дмитрию
Переяславскому.
Новая
тенденция в политической организации на Руси стала заметна после восхождения
Ярослава II на владимирский стол. Каждый из братьев Александра Невского, а
затем каждый из его сыновей, титулованных великими князьями владимирскими,
предпочитал оставаться в своих собственных уделах, наезжая во Владимир только
ради коротких визитов, чтобы быстро решить те государственные дела, которые
требовали их присутствия. Это свидетельствует о временной победе удельного
принципа над национально‑государственным. Следует вспомнить, что наследование
киевского стола по праву старшинства было поколеблено уже в конце XII века,
когда Галицкое княжество в Западной Руси и Суздальское (позднее — Великое
княжество Владимирское) в Восточной Руси, каждое — под властью собственной
княжеской ветви, обрели фактическую независимость от Киева. Более того, в
местных княжествах младшие члены княжеского дома держались за свои уделы, и
каждый из них стремился сделать свой удел собственным наследным княжеством. С
другой стороны, старший князь в любом из региональных государств старался
установить свою верховную власть в княжестве и не считал местные уделы раз и
навсегда утвержденными. Короче говоря, нет сомнений в том, что новый «удельный
порядок», который наступил в Восточной Руси после смерти Александра Невского,
частично стал выражением тенденций, уже проявивших себя в предшествующий
период. Однако победе этих тенденций над противоположными в большой мере
способствовало монгольское правление на Руси.
Давая
ярлыки русским князьям, хан руководствовался, по крайней мере, отчасти,
монгольскими представлениями о взаимоотношениях между империей и улусами, так
же, как и между местными ханствами и удельными владениями меньших князей. С
этой точки зрения, желание каждого русского князя обеспечить свои
наследственные права на его удельное княжество было вполне понятно монголам и
считалось пригодным для стабильности владений на Руси.
Среди
русских князей, проявлявших верноподданнические отношения к Менгу‑Тимуру во
время его правления, Менгу‑Тимур отдал предпочтение ростовским князьям и
выделил их. В его отношениях с ними можно обнаружить определенный замысел:
желание хана создать среди русских князей группу, на которую он мог бы
полагаться безоговорочно и которую он мог бы использовать для усиления
монгольского владычества в том случае, если проявятся симптомы русского
противостояния ему. Выбор Ростовского княжества в качестве основного пункта в
ханской политике, связанной с русскими делами, можно объяснить его страхом
перед возможным повторением русского мятежа, подобного восстанию 1262 года.
Поддерживая дружественные отношения с ростовскими князьями, хан надеялся
обеспечить покорность ему всей Ростовской земли в целом и подорвать авторитет
городского веча, которое как он, так и ростовские князья, считали опасным для
их интересов. Более чем естественно, что в качестве награды за преданность
ростовских князей хан был только рад позволить им обуздать власть веча.
Ростовские
князья были потомками великого князя Всеволода III Большое Гнездо по линии его
старшего сына Константина, знаменитого покровителя просвещения. Наиболее
выдающимися среди них во время правления Менгу‑Тимура были внуки Константина,
князь Борис Ростовский и князь Глеб Белоозерский, а также их зять, Федор, сын
князя Ростислава Смоленского. Федор женился на княжне Марии Ярославской
(правнучке Константина) и получил Ярославль в свой удел. Мать Бориса и Глеба,
которую тоже звали Мария, была дочерью князя‑мученика Михаила Черниговского.
Хорошо образованная и глубоко религиозная, она играла важную роль в духовной
жизни элиты ростовского общества.
|