В
отчаянии некоторые из псковичей рассматривали происшедшую катастрофу как
приближение Антихриста. В одной из редакции Псковской летолиси мы обнаруживаем
знаменательное толкование одного из положений Откровения Иоанна Богослова. Там
читаем: «И семь царей, из которых пять пали, один есть, а другой еще не пришел,
и когда придет, не долго ему быть. И зверь, который был и которого нет, есть
восьмой, и из числа семи, и пойдет в погибель» («Откровение», 17; 10‑11). Псковский
писатель объясняет, что «на Руси шестое царство называется Скифией. Оно есть
шестое, а затем приходит седьмое; а восьмое — это Антихрист. <...> Увы!
Да избавит нас Господь наш Иисус Христос от зла и от вечной муки и дарует нам
вечное блаженство». Похоже, летописец считал представителем седьмого царства,
то есть — предшественником Антихриста, Василия III.
Василий
III провел в Пскове четыре недели и издал новую грамоту, как и обещал простым
людям. Ее текст не сохранился, но из рассказа летописца мы можем вывести, что
ее суть заключалась в отмене старых псковских законов и введении московских.
Помимо того, грамота, вероятно, содержала определенные гарантии
налогоплательщикам, поскольку в ней был установлен точный размер платежей.
Должностные лица должны были придерживаться этой нормы и не имели права
требовать денег сверх предписанного. Такого же типа была грамота Василия III,
выданная крестьянам Переяславской земли (1506 г.).
Наместники
великого князя (оба — видные московские бояре) и двое дьяков (одним из них был
Мисюрь‑Мунехин) были поставлены править Псковом. В помощь им было назначено
двенадцать московских и двенадцать псковских старост. В Псков были вызваны
московские «гости» (финансисты), чтобы организовать сбор тамги. В городе был
размещен гарнизон из 1 000 «боярских сынов» и 500 новгородских пищальников.
Новым московским должностным лицам, видимо, были даны указания проводить в
Пскове безжалостную политику, чтобы полностью подчинить псковичей. «И эти
наместники, и их чиновники выпили много псковской крови», — отмечает
летопись. Жителям бывшего вольного города сначала приходилось туго из‑за
незнания московских законов. Когда они жаловались на непосильные штрафы и
аресты, московские чиновники насмешливо отвечали: «Уймитесь! Это ваша новая
грамота». Согласно летописцу, большинство иностранцев, которые прежде жили в
Пскове, вернулись в свои родные земли. «Остались одни псковичи. [Куда они могли
уйти?] Земля не разверзалась под ними, и улететь они не могли».
Единственный
способ, которым псковичи могли облегчить свое положение — это, согласно
традиции, попросить вступиться за них церковные власти. Вообще‑то псковичи
могли бы обратиться за помощью к архиепископу новгородскому (к чьей епархии
принадлежал Псков), но новгородский епископский престол с 1509 г. пустовал.
Поэтому псковичи обратились к настоятелю Елеазарова монастыря в Пскове монаху
Филофею, человеку образованному и высокоуважаемому.
Чтобы
утешить псковичей, Филофей написал им и посоветовал сносить свои несчастья в
духе христианской покорности Провидению. Он сказал, что и святые страдали, что
это кара Божья прошлые грехи людей, и что им следует молить Всевышнего
прощении.
Одновременно
Филофей направил письмо великому князю Василию III, в котором, прямо или
косвенно, однако, без специального упоминания Пскова, поднял ряд вопросов,
касающихся псковских дел. Я думаю, что прежде чем написать это письмо, Филофей
проконсультировался с дьяком Мисюрь‑Мунехиным. Мунехин не мог одобрять
беспричинную жестокость нового режима в Пскове и, возможно, нуждался в поддержке
Филофея для осуществления своих планов улучшения положения несчастных
псковичей. Скорее всего, Мунехин взялся сам доставить письмо Филофея великому
князю вместе со своим собственным докладом.
В
своем письме Василию III Филофей обсуждал, в первую очередь, три вопроса: (1)
вакансия («вдовство») Новгородского епископского престола; (2) неправильный
способ совершения некоторыми людьми крестного знамения; (3) содомию. Филофей
объяснял Василию III, что медлить с назначением новгородского епископа — значит
наносить серьезный удар по единству церкви; он убеждал великого князя как можно
скорее исправить это положение. Филофей говорил об этом в общих чертах, но,
несомненно, имел в виду интересы Пскова и псковской церкви, которая осталась
без защиты архиепископа.
Остальные
две темы письма Филофея (способ, которым совершается крестное знамение, и
содомия), вероятно, также имели не которое отношение к псковским делам. Я
склоняюсь к мысли о том, что некоторые московские должностные лица,
притеснявшие псковичей, обвинялись в содомии, а также в том, что неправильно
крестились. Мунехин, конечно, прекрасно знал как держатся в Пскове москвичи;
рассуждения Филофея о серьезности грехов, совершаемых ими, могли помочь ему
убедить великого князя в необходимости устранить этих людей.
В
своем «трактате» о грехах Филофей, снова не упоминая конкретно псковичей,
умолял великого князя проявить милосердие к угнетенным: "Обрати скупость
свою в щедрость и жестокость в милосердие; утешь плачущих, которые причитают и
днем и ночью;
избавь
угнетенных от руки угнетателей". И несомненно намекая на то, что псковичей
лишили имущества, он предостерегает великого князя: "Не полагайся на
золото и славу, которые достаются здесь на земле и остаются на земле. Мудрый
Соломон сказал: «Назначение богатств и золота не в том, чтобы хранить их в
сундуках, но в применении их для помощи нуждающихся».
В
заключение Филофей просил простить его за то, что осмелился писать, и указал,
что после падения Константинополя великий князь московский — единственный
оставшийся православный христианский правитель на земле, и поэтому у него
особая ответственность и обязанности по отношению к православной христианской
церкви. Именно в этом письме и в этой связи Филофей впервые сформулировал свою
знаменитую теорию «Третьего Рима». Василий проигнорировал мольбу Филофея о том,
чтобы положить конец «вдовству» новгородской епархии. С другой стороны, Василий
«проявил милосердие» к Пскову и удалил своих жестоких наместников, заменив их
двумя благожелательными людьми — князем Петром Великим‑Шестуновым (прежним князем‑наместником
Пскова) и князем Семеном Курбским (1511 г.). Дьяки остались при своих
должностях, и Мисюрь‑Мунехин взял теперь управление Псковом в свои крепкие и
опытные руки. Народ почувствовал себя легче и безопаснее. Многие псковичи
вернулись в город, вновь появились иностранцы, и город снова стал процветающим.
Но это был уже не прежний Псков. Как говорил Герберштейн, «самые благородные и
гуманные обычаи псковичей были заменены более бесчестными обычаями московитов.
Честность, прямота и искренность псковичей в деловых отношениях была таковой,
что все многословие, рассчитанное на то, чтобы обмануть покупателя, было
исключено. Они были нацелены на саму торговлю без лишних слов». Утверждение
Герберштейна, несомненно, основано на сведениях, полученных им от немецких
купцов. Последние должно быть, нашли московитов более хитрыми дельцами, чем когда‑либо
были псковичи. Кроме того, псковичи были знакомы с немецкими обычаями и
традициями в ведении дел, в то время москвичи — нет.
Однако
влияние псковских традиций и близость города к западу были таковы, что с
течением времени манеры потомков московичей, поселившихся в Пскове, постепенно
«псковизировались». Псковский народ в конце XVI и на протяжении XVII века являл
собой свидетельство несколько иного духа, чем обычный московский. Они были
более независимы по отношению к властям.
|