Поведение легата вызвало в Москве решительный отпор.
Узнав, что пред легатом «крыж несут» (католический крест) по католическому
обычаю, великий князь обратился к митрополиту, который категорически потребовал
запретить какую-либо пропаганду католицизма на Русской земле. Тогда великий
князь «посла к тому легатосу, чтоб не шел пред ним крыж». Московская летопись
возлагает вину за вызывающее поведение легата на «русского» посла Ивана
Фрязина, «денежника», который стремился «учинить честь папе». По словам
летописи, находясь в Италии, он «отверглся веры» православной, «а крещение наше
потопя», совершив тем самым тягчайшее с точки зрения средневекового сознания
нравственное преступление: католическая пропаганда уже начинала действовать.
Навстречу легату был послан один из самых доверенных бояр, Федор Давыдович
Хромой, с приказанием «крыжи у легатоса отнявши, да в сани положити, а Фрязина
поимати да пограбити» (т.е. арестовать, отняв его имущество). Встретив поезд
царевны в 15 верстах от Москвы, Федор Давыдович в точности исполнил возложенное
на него ответственное поручение. «Тогда же убоялся легатос».
В четверг, 12 ноября, царевна въехала в Москву,
встреченная митрополитом и высшим духовенством столицы. В тот же день во
временном деревянном храме Успения был совершен торжественный обряд венчания и
Зоя Палеолог превратилась в великую княгиню Софью Фоминишну.
С политической точки зрения не менее важным событием,
чем брак великого князя, были церковные прения с сопровождавшим невесту папским
послом. Генуэзец Антонио Бонумбре — августинский монах, епископ Аяччо на
Корсике, доверенное лицо папы Сикста IV. В качестве легата и нунция он имел от
папы полномочия «направлять заблудших на путь истины, укреплять власть папы…
налагать церковные кары на виновных и распределять награды между достойными».
Конечная цель его миссии была выражена в словах Сикста IV: «Мы ничего не желаем
горячее, как видеть вселенскую церковь объединенной на всем ее протяжении».
Бонумбре выступал как официальный представитель папы, прилагая усилия для
установления в России католичества. Прения с ним провел митрополит Филипп,
который считался образованным человеком («много… изучил он книг словес
емлючи»). В помощь себе он взял «книжника» Никиту-поповича. По словам летописи,
легат был посрамлен: «Ни единому слову ответа не даст, но рече: «нет книг со
мной» ». Во всяком случае, политическое и идеологическое руководство Русского
государства было готово во всеоружии встретить попытки насаждения на Руси
католичества.
При великокняжеском дворе Бонумбре был принят как
официальный папский посол. Он виделся в Москве и с Тревизаном, который жил в
столице в качестве частного лица, скрывая, по договоренности с Вольпе, свою
официальную миссию. По свидетельству Московской летописи, это и погубило заговорщиков.
Узнав об обмане, великий князь повелел «поимати Фрязина, да, оковав, послал на
Коломну, а дом его повеле разграбити, и жену и детей изымати». Русское
правительство с полным основанием усмотрело в действиях Вольпе и Тревизана
покушение на свой авторитет, на международный престиж Русского государства как
суверенной державы. Тут-то и сказалось отсутствие собственной дипломатической
службы, своих надежных людей, способных отстаивать за рубежом интересы и достоинство
Русского государства. С послом-заговорщиком обошлись, как с государственным
преступником. Еще более суровая кара угрожала Тревизану: «…того Тривизана,
поймав, хоте казнити» (видимо, по подозрению в шпионаже). Тревизан со своим
толмачом был схвачен уже в Рязани, на пути в Орду. Только по просьбе папского
посла великий князь согласился сохранить незадачливому венецианцу жизнь до
«отсылки» с дожем. Закованный в цепи Тревизан был посажен на двор Никиты
Беклемишева.
Пребывание первого папского посольства затянулось.
Только 26 января 1473 г.
Бонумбре и Дмитрий Грек, посол Палеологов, были «с честью» отпущены из Москвы,
с подарками папе и новым «шурьям» великого князя.
Итак, в начале 70-х годов XV в. произошло важное
событие. Русское государство впервые вступило в дипломатические отношения с
далекой Италией. Посещение Москвы и других русских городов папским послом и его
свитой имело первостепенное политическое и культурно-историческое значение. Высокопоставленные
итальянцы впервые воочию увидели новое государство на востоке Европы, которое с
этого времени начинает приобретать все большее значение в политических планах
римской курии и других западноевропейских государств. Русское государство
впервые выходит на широкую международную арену, становясь важным фактором
европейской жизни. Это не могло не обострить внимание русского правительства к
проблемам международной политики, не могло не способствовать ускорению создания
в Москве специального дипломатического ведомства. Обозначается и другая линия
установившихся связей — растет опасность проникновения на Русь враждебных
идеологических влияний как прямое следствие деятельности представителей
папского престола. Этот факт в свою очередь не мог не повлиять и на церковную
политику русского правительства.
В ночь с 4 на 5 апреля 1473 г. Московский Кремль
был охвачен пламенем очередного грандиозного пожара. Выгорели ряд каменных
церквей и множество дворов, в том числе митрополичий, сгорела «приправа вся
городная», особенно тяжелые последствия имел пожар житничного двора и городских
житниц. Сам великий князь, как всегда, принимал участие в тушении пожара, благодаря
чему удалось отстоять «большой двор». Но наиболее важное следствие пожара —
скоропостижная смерть митрополита Филиппа, подробно описанная в Московской
летописи. Почти девять лет возглавляя русскую церковь, Филипп последовательно
поддерживал великого князя во всех важнейших вопросах (Новгород, строительство
Успенского собора, византийский брак). В его лице Иван Васильевич потерял
наиболее авторитетного и, по-видимому, убежденного союзника своей политики
использования влияния церкви в интересах строительства единого государства.
Выборы нового митрополита состоялись 23 апреля. Был
избран коломенский епископ Геронтий, въехавший на митрополичий двор 4 июня и 29
июня получивший официальное поставление. В истории взаимоотношений государственной
и церковной организаций на Руси открывалась новая страница. В отличие от своего
предшественника новый митрополит был ревностным защитником старых порядков, при
которых церковь была почти независимой от государственной власти, и вскоре двор
митрополита превратится в один из важнейших центров консервативной оппозиции.
Борьба с этой оппозицией растянется на долгие десятилетия и станет одним из
существенных факторов политической истории Русского государства вплоть до
начала XVI в.
Через год после кремлевского пожара столицу постигло
новое бедствие. 20 мая 1474 г.
рухнул недостроенный Успенский собор, возведенный уже «до верхних комор»
Причина этого, по мнению экспертов, приглашенных из Пскова мастеров-строителей,
заключалась в плохом качестве раствора — он оказался жидким, «не клеевитым».
Разрушение собора, которому придавалось такое большое значение и в
строительство которого было вложено столько моральных и материальных сил,
заставило впервые в истории Русского государства официально обратиться к
иностранным мастерам — «каменосечцам». Задача «мастера пытати церковного» была
возложена на посла Семена Телоузина, выехавшего в Венецию 24 июля 1474 г. Это посольство было
отправлено в ответ на посольство дожа, прибывшее в Москву 25 апреля с просьбой
об отпуске на волю Тревизана и об отправке его в Орду. Посольство Толбузина
занимает особое место в истории становления русской дипломатической службы. Впервые
в Италию во главе посольства поехал не «Фрязин», а русский по происхождению
человек, на которого возлагалась не только чисто дипломатическая миссия (сообщение
об удовлетворении просьбы дожа), но и особое задание — привлечение на русскую
службу иноземных специалистов. Дед Семена Ивановича Толбузина пал на Куликовом
поле, а отец был воеводой великого князя Василия Дмитриевича.
Первый русский посол в Венецию проявил себя умным,
наблюдательным и энергичным человеком. Рассказ его о поездке отразился в
митрополичьей летописи, составителю которой Толбузин подробно рассказал о своих
впечатлениях о Венеции, о порядках выбора тамошнего дожа, о своих переговорах с
Фиоравенти, согласившимся поехать на Русь за баснословно высокое жалованье — 10
рублей в месяц (деревня на Руси стоила 2—3 рубля, столько же стоил хороший
боевой конь, а за 100 рублей можно было купить большое село с десятками
крестьянских дворов). Толбузин познакомился на месте с образцами искусства
Фиоравенти — архитектора, строителя, механика. Несмотря на огромную запрошенную
сумму, русский посол добился своего: мастера-муроля отпустили на Русь.
Потребность в иностранных специалистах ясно осознавалась великим князем, и для
привлечения их на свою службу он не останавливался ни перед какими затратами и
трудностями.
26 марта 1475 г. — день прибытия в Москву Фиоравенти
вместе с посольством Толбузина — важная веха в истории русской культуры. В
нашей стране впервые оказался представитель европейского Возрождения, разносторонне
одаренный мастер высокого класса, открывший путь на Русь целой плеяде своих соотечественников.
Приехав в Москву со своим сыном и «паробком»,
знаменитый мастер, «кой ставит церкви и полаты… тако же и пушечник той нарочит,
лити их и бити ими, и колоколы и иное все лити хитр велми», сразу же приступил
к делу. Осмотрев полуразрушенный Успенский собор и похвалив «гладкость» работы,
он нашел, что «известь не клеевита да камень не тверд», и решил строить его
по-новому. Уже 17 апреля началась разборка недостроенного храма. «И стены… иже
три годы делали, в едину неделю и менши развали», — с удивлением и уважением
отмечал летописец и далее подробно описывал, как это было сделано, —
технические детали живо интересовали любознательного русского человека, впервые
столкнувшегося с мастерством Ренессанса.
Как и его предшественники, Аристотель съездил во
Владимир. Тамошний Успенский собор произвел на него сильное впечатление. По
словам летописца, он «похвали дело» и даже приписал строительство собора
итальянским мастерам («некых наших мастеров дело»): в устах Фиоравенти это
было, вероятно, изысканным комплиментом.
В Москве закипела работа. В июле начали копать новые
глубокие рвы («две сажени, а в ином месте итого глубже») и вбивать дубовые
колы. За Андрониковым монастырем соорудили печь для выделки нового кирпича — «нашего
же русского кирпича уже да продолговатее и тверже». Стали изготовлять известь
по новому рецепту — «густо мотыгами… мешать, яко на утрие засохнеть, то ножем
не мощи разколупати». К концу первого года строительства явственно обозначились
контуры нового храма. Он был обложен «полатным образом»: «столпы же едины
четыре обложи круглы и, рече, крепко стоять».
|