|
Компромат на государя, или 20 лет спустя
Возвращение
Деспины и Василия из опалы и низвержение Патрикеевых понадобились Ивану
Васильевичу, чтобы привлечь на свою сторону князей Вельского и Можайского и
укрепить свои позиции среди православных Литвы накануне большой войны. Впрочем,
не исключено, что великий князь поначалу не думал ущемлять положение своих
многолетних соратников (Иван Патрикеев провел в Думе почти 40 лет, из которых
27 служил на унаследованном от отца посту наместника московского), намереваясь
ограничиться уравнением в правах внука Димитрия и сына Василия. Однако вожди
«партии власти» должны были понимать, что за этим компромиссным решением,
принятым под давлением Софьи, последуют новые уступки, и энергично выступили
против намерений государя. Причина достаточная для опалы, но недостаточная для
жестокой скорой расправы. По сообщению Степенной книги государь велел казнить
Семена Ряполовского «испита подробну вся преже бывшая крамолы». Такая же участь
ждала отца и сына Патрикеевых. Если верить этому сообщению, Патрикеева и его
сторонников постигла кара за их прошлые преступления. Какие?
И.И.
Смирнов считал, что излишняя самостоятельность Ряполовских и Патрикеевых в
дипломатических делах не могла послужить причиной их опалы, полагая, что они
рассчитывали использовать малолетство Дмитрия для захвата власти в свои руки.
С.М. Каштанов не исключал того, что сторонники Димитрия могли замышлять прямое
отстранение великого князя от власти. На первый взгляд, эти версии кажутся
чрезмерно эксцентричными, но в их пользу свидетельствуют веские, хотя и
косвенные улики, а именно – своеобразная информационная война, развязанная
против великого князя в 90-е годы XV века.
Поводом
для непосредственных обличений Ивана III стало его поведение во время Ахматова
нашествия. Нападки на государя содержались в широко известном произведении –
послании ростовского архиепископа Вассиана Рыло на Угру, в котором владыка
стремился укрепить мужество великого князя и предотвратить влияние на него
сторонников примирения с ханом. Для этого Вассиан в своем письме неоднократно
напоминает государю о пастыре, не бросающем свое стадо, перемежая льстивые
увещевания недвусмысленными угрозами: «Не послушай убо, государю, таковых
хотящих твою честь в бесчестие свести, а твою славу в безславие преложити и
бегуну явитися и предателю христианскому именоватися».
Естественно,
что ростовские книжники, близкие к архиепископской кафедре, использовали
послание Вассиана Ростовского при составлении летописного отчета о событиях на
Угре. Вызывает удивление другой факт: автор официального московского свода
целиком принял версию ростовского летописца, в том числе едкие замечания в
адрес Софьи Фоминичны. Автор официального московского свода 1497 года, списал
ироническое описание поездки Деспины на Белоозеро из ростовского свода,
нисколько не пытаясь смягчить его. Эту особенность легко объяснить
принадлежностью автора к кругу Елены Стефановны. Однако московская летопись
пошла значительно дальше ростовской в обличении великого князя. Если ростовский
летописец всю вину возлагал на злых советников, то московский книжник обличал
трусость Ивана. По замечанию Р.Г. Скрынникова, перед нами едва ли не
единственный случай в истории московского летописания, когда обличения по
поводу трусости монарха попали на страницы официальной летописи.
Московский
свод 1497 года лег в основу Софийской второй летописи, автор которой пошел
дальше своих предшественников в обличении Софьи и Ивана III, погубивших
законную ветвь династии в лице Дмитрия-внука. По оценке К.В. Базилевича,
рассказ Софийской второй летописи об Ахматовом нашествии является не летописной
записью, а более поздним политическим памфлетом, который проникнут чувством
острой недоброжелательности к Ивану III, к его трусливому и малодушному
поведению, которое противопоставляется мужеству Ивана Молодого. Летописец
приписывает государю планы бегства из Москвы в случае неблагополучного развития
событий: «И ужас наиде на ны, и восхоте бежати от брегу, а свою великую княиню
римлянку и казну с нею посла на Белоозеро… а мысля, будет божие разгневание,
царь перелезет на сю страну Оки и Москву възмет, и им бежати к окияну морю».
Если Никоновская и Воскресенская летописи ограничиваются изложением Послания
Вассиана на Угру, то составители Софийской второй летописи подчеркивают, что
великий князь «не послуша того писания владычня Васиянова, но советников своих
слушаше». Тогда ростовский владыка «нача… зле глагслати князю великому, бегуном
его называа».
Негативное
отношение к фигуре Ивана III и его действиям на Угре словно нарастает по мере
переработки ранних источников, посвященных хронике Ахматова нашествия,
параллельно обострению межпартийной борьбы. Каждый новый документ отличается от
предыдущего более отчетливыми приметами тенденциозной обработки. Вернемся к
посланию Вассиана Рыло на Угру. По расчетам К.В. Базилевича, послание было
написано между 15 и 20 октября. За несколько дней до этого, 1 – 3 октября,
Вассиан и великий князь виделись в Москве на переговорах государя с младшими братьями,
после чего Иван Васильевич отбыл на Утру. Что же заставило владыку засесть за
сочинение весьма пространного и велеречивого произведения, если накануне он
имел возможность обо всем переговорить с великим князем лично? Считается, что
причиной написания стало известие из войска о том, что Иван согласился с
предложением Ахмата вступить в переговоры. К. В. Базилевич считает, что
послание Вассиана подтверждает: переговоры с Ахматом расценивались в Москве как
проявление слабости и нерешительности. Однако ничего сенсационного в факте посылки
парламентера к хану не усматривалось, это была нехитрая дипломатическая уловка
с целью оттянуть время. Вряд ли в Москве данное решение расценили как-то иначе.
Переговоры,
безусловно, играли вспомогательную роль, о чем свидетельствует тот факт, что к
хану был отправлен не боярин или князь, как это было принято в отношениях с
Ордой, а сын боярский Иван Товарков который к тому же не сделал никаких
конкретных предложений в переговорах. Известие о переговорах не могло смутить
такого искушенного политика, каковым, без сомнения, был Вассиан. Рукоположенный
в ростовского епископа в 1468 году, все эти годы он проживал в Москве при
великокняжеском дворе и хорошо ориентировался в политической практике того
времени.
Собственно,
в самом послании Вассиан никак не порицает великого князя за попытку
переговоров. Напротив, он утешает и подбадривает ввиду постигшей его неудачи:
«ныне же слышахом, яко безсерменину Ахмату уже приближашуся и христианство
погублющу, наипаче же на тебе хваляшеся и на твое отечество, тебе же пред ним
смиряющуся и о мире молящуся и к нему пославшу, ему же окаянному единако гневом
дышущу и твоего моления не полушающу, но хотя до конца разорити христианство.
Ты же не унывай, но возверзи на Господа печаль твою, Той тя препитаетъ: Господь
бо гордымъ противится, смиренным же дает благодать. Прииже убо в слухи наша,
яко прежнии твои развратницы не престают шепчуще в ухо твое лстивая словеса и
совещают не противитися супостатомъ, но отступити и предати на разхищение волкомъ
словесное стадо Христовых овецъ».
Следовательно,
Вассиана беспокоил не факт сношений с неприятелем, а именно наущения злых
советников. Но кого имеет ввиду епископ, неизвестно: несмотря на многословные
обличения, он не называет имен. Только ростовский владычный свод указывает на
личности «развратников» – Григория Мамона и Ивана Ощеру. Действительно ли
государь готов был прислушаться к их совету? Р.Г. Скрынников указывает на то,
что Мамон и Ощера не принадлежали к кругу влиятельных особ: Мамон был сыном боярским,
а Ощера носил низший думный чин окольничьего. Похоже, этот изъян в позиции
обличителей осознавался ими самими. Летописец сделал ошибку, скорее всего
сознательную, произведя Ивана Ощеру в бояре, придав недостающую вескость его
фигуре. А.А. Зимин приводит летописную запись под 1480 год о том, что Мамон
являлся приближенным великого князя, но затем сообщает, что Мамон исчезает из
поля зрения до конца века. Но исчезновение не равнозначно опале, которая, постигни
она столь «великого» человека, получила бы отражение в источниках. Похоже,
Григорий на самом деле был попросту малозаметной фигурой, дослужившейся до
окольничьего лишь в 1498 году, будучи весьма зрелым человеком. «Угорщина» никак
не сказалась на карьере Ивана Ощери, который в отличие от Мамона хотя из поля
зрения не пропадал, но и ключевых должностей не получал.
Иное
положение занимал епископ Вассиан Рыло, который входил в число доверенных лиц
государя, пользовался его благосклонностью. В 1479 году он крестил
новорожденного Василия. Участвовал владыка и в тяжелых переговорах с мятежными
братьями Ивана III. После того как великий князь рассорился с митрополитом
Терентием, Вассиан стал для Ивана Васильевича кем-то вроде главного советника
по церковным делам. В этой связи весьма неправдоподобным представляется тот
факт, что ростовскому архиерею пришлось вступать в единоборство за влияние на
государя с такими второстепенными персонажами, как Мамон и Ощеря.
Исследователи
уже указывали на явные несообразности в освещении источниками взаимоотношений
архиерея и государя. Так, летописец указывает, что, получив письмо Вассиана,
Иван Васильевич не послушал его советов и бежал в Москву, где его встретил
Вассиан с новой порцией обличений. Р.Г. Скрынников считает данный эпизод
выдумкой, поскольку великий князь приехал с Оки, когда татары еще не перешли
русскую границу. Серьезные сомнения вызывает подлинность самого послания
Вассиана на Угру. Наверняка архиерей считал своим пастырским долгом ободрять
находившегося при войске государя, укреплять его дух, но вряд ли спешил
докучать многословными наставлениями. Вполне вероятно, что в окружении Ивана
Васильевича находились люди, склонные к капитуляции перед Ахматом, но непохоже,
чтобы государь спешил к ним прислушиваться.
Не
менее вероятно, что владыка Вассиан в беседах с великим князем обличал подобный
образ мыслей, однако он не имел веских причин специально обращаться к жанру
публицистики. Между тем градус Вассианова воззвания столь высок, что
складывается впечатление, будто великий князь в критический момент перестал внимать
доводам своих испытанных советников, а вместо этого очутился под исключительным
влиянием неведомо откуда взявшихся «духов льстивых» и уже изготовился отдать
свою державу на поругание «сыроядцам».
По
оценке В.В. Каргалова, в середине октября 1480 года реальной опасности
наступления со стороны Ахмата не существовало: в это время ордынцы разоряли
«верховские» княжества. В поведении Ивана III не видно и намека на панику. В
отношении великого князя к переговорам с ордынцами отсутствуют малейшие
признаки пораженческих настроений. «Перепуганный» Иван Васильевич, желая
ублажить хана, вел бы себя совершенно иным образом. Из чего же Вассиан
заключил, что Иван Васильевич готов заделаться «бегуном» и «предателем
христианства», остается загадкой. Если послание Вассиана подлинно, то требуется
признать, что владыка смутно представлял общую ситуацию на Угре, зато был
прекрасно осведомлен о подспудных течениях в окружении государя, и более того,
придавал им чрезвычайно важное значение.
Скорее
всего, настоящий автор послания хорошо знал Вассиана и воспользовался
известными ему правдоподобными деталями, чтобы составить вымышленное послание,
отвечавшее требованиям «текущего момента». Вассиан представлялся весьма
«удобным» кандидатом на авторство, поскольку скончался вскоре после
благополучного для Москвы исхода «угорщины». Его преемником на ростовской
кафедре стал Иосаф Оболенский. Послание, очевидно, было составлено в окружении
нового ростовского архиерея вскоре после событий 1480 года, когда еще живо было
воспоминание о противостоянии на Угре и авторитете, которым пользовался
Вассиан.
|