Подобная
оценка, по нашему мнению, нуждается если не в корректировке, то в комментариях.
Старомосковские бояре «уступили первенство» во второй половине XV века.
Сомнительно, чтобы они сделали это добровольно, не оказывая сопротивления. Роль
приказной бюрократии становится заметной лишь в середине XVI века, к этому
времени свои позиции аборигенам пришлось отвоевывать – разумеется, не без
борьбы. Налицо и предпосылки возникновения конфликта интересов и очевидные
проявления острого противоборства между старомосковским боярством и служилыми
князьями.
Ситуация
внутри служилого класса Московской Руси, сложившаяся к середине XV века,
отчасти напоминает первый век правления киевских князей варяжского
происхождения, когда сосуществовали княжеская дружина, которая до XI века была
по преимуществу варяжской, и земское боярство славянского происхождения. Первые
жили содержанием, получаемым от князя, были связаны только с ним товариществом
военной дружины, делили с ним его победы и поражения. Вторые имели прочную
оседлость, прочную связь с населением. Конечно, выезжане были славянами и
православными по вере, но они, как и варяжские дружинники, в большей степени
были зависимы от государя. Кроме того, покидая Литву, они сознательно делали
выбор в пользу Москвы – выбор, которого у представителей старомосковских родов
не было.
Первое
столкновение «аборигенов» и «выезжан» случилось в 1332 году, в княжение Ивана
Калиты, когда в Москву из Литвы прибыл киевский выходец Родион Нестерович.
Первый московский боярин Акинф Гаврилович Шуба, оскорбленный почетом, оказанным
приезжему боярину, «не желая быть под Родионом в меньших», перешел на службу к
тверскому князю. Следующий, местнический по своему обличью, конфликт произошел
при Димитрии Донском, когда представитель Гедеминовичей Боброк-Волынский
оттеснил от первенства в Думе старомосковский клан Вельяминовых. Ивану Вельяминову,
лишившемуся карьерной перспективы при дворе московского государя, пришлось
бежать в Орду. По замечанию Р.Г. Скрынникова, «он представлял ту часть московских
правящих кругов и населения, которая крепко держалась за старину и пыталась
любой ценой избежать кровопролитного столкновения с Ордой».
Если
переезд Шубы в Тверь, по всей видимости, закончился для него благополучно, то
вернувшийся на Русь из Орды Вельяминов в 1378 году был схвачен в Серпухове и
казнен в Москве. В XV веке великие князья начинают энергичную борьбу против
права отъезда, летописцы уподобляют ищущих новой службы бояр Иуде, называют
«коромольниками льстивыми». Недовольные бояре, желающие перейти к другому
государю, наталкивались на все большие препятствия в осуществлении своих планов
и вынуждены были мириться с новыми московскими реалиями, уступая место
пришельцам.
В
документах тех лет встречаем такую реплику: «Приехал князь Юрий Патрикеевич и
заехал боярина Константина Шею и других». В начале княжения Василия Дмитриевича
наиболее влиятельным лицом был Иван Федорович Кошка. Крымский хан Едигей
называет его старейшиной бояр и единственным советником великого князя. Но
после приезда в 1408 году Патрикеевых положение меняется. Юрий женится на
дочери великого князя, а его сын Иван в 1463 году подписывает духовную Василия
Темного, в которой назван боярином. В то же время следующее поколение Кошкиных
не оставило заметного следа в истории.
Униженные
бояре остаются в Москве, но значит ли, что они смиряются с господством
«выезжан»? По замечанию Н.П. Павлова-Сильванского, «бояре обнаруживали
удивительное упорство, неослабевающую твердость в постоянной, изо дня в день,
защите своих родовых отеческих прав. Они смело противились воле государя,
навлекали на себя опалу, сидели недели и месяцы в тюремном заключении,
жертвовали существенными материальными интересами, когда отказывались из-за
местничества ехать на какое-либо воеводское кормление, жертвовали всем, чтобы
отстоять высокое место своего рода и не принять невместного назначения». Более
того, московские государи, включая Ивана Грозного, с большим пониманием
относились к местническим претензиям.
Основанное
на прецедентах местничество было призвано сохранить для представителя
родовитого семейства положение в правящей верхушке, достигнутое его предками.
Роман Алферьев (Нащокин), местничая с князем Василием Мосальским, упирал на то,
что «Нащокины вечные холопы московских царей». В.Б. Кобрин, рассказывая об этом
споре по поводу «невместного назначения», отмечает, что при разборе конфликта
преимущество получали те, кто служил московскому государю раньше. Но в таком
случае прибывшие из Литвы князья никогда бы не обошли старые боярские фамилии.
И аргумент Нащокина в споре с Рюриковичем Мосальским – довод слабого.
Дело
в том, что распри между «аборигенами» и «выезжанами» никак не укладывались в
рамки местнических распрей, поскольку старомосковские бояре не могли оспорить
первенство Гедеминовичей и Рюриковичей. И если это происходило, то их жалобы
были заведомо обречены на неудачу. Знаменательный эпизод произошел во время
литовского похода 1500 года. Великий князь послал на помощь отряду под
командованием боярина Юрия Захарьина племянника князя Ивана Патрикеева Даниилу
Щеню с тверской ратью. В объединенном войске Щеню назначили воеводой в большой
полк, а Захарьина – в сторожевой. Внук Ивана Кошки оскорбился, написав великому
князю о том, что ему «невмочно» служить в сторожевом полку и «стеречи князя
Данила».
Разразившийся
конфликт пришлось разбирать великому князю, который решительно пресек претензии
обиженного боярина. А.А. Зимин замечает в этой связи, что здесь нет
местнического дела. Действительно, Юрий Захарьин прекрасно понимал, что не
имеет никаких формальных оснований оспаривать назначение Щени, однако
раздражение против Патрикеевых было столь велико, что боярин не смог его
сдержать, даже предугадывая негативную реакцию государя. Отсутствие возможности
оспорить выдвижение служебных князей вынуждало старомосковских бояр искать иные
способы изменить сложившееся положение. Появление на московской политической
сцене литовских «выезжан», спаянных и общей судьбой, и родственными связями, их
наступление на позиции старомосковского боярства заставило последних
сплотиться, выступить единым фронтом в защиту своих интересов. Враждебность эта
была столь очевидна и естественна, что Иван Васильевич использовал ее в своих
целях, отряжая старомосковских бояр (И. Челяднин, М. Захарьин) в войска следить
за титулованными военачальниками.
Впрочем,
иногда данная практика давала сбой, и соперничество между двумя группами
московской элиты прорывалось наружу. В 1514 году в сражении с литовцами при
Орше русским войском командовал и старомосковский боярин Иван Андреевич
Челяднин и князь из рода Патрикеевых Михаил Иванович Булгаков-Голица. По
свидетельству очевидцев, первым начал сражение правофланговый отряд под
командованием князя Михаила который атаковал левофланговую литовскую конницу. В
случае успеха атаки и прорыва к переправам литовцы были бы зажаты в угол между
Днепром и Крапивной и там перебиты. Но литовская конница оказала Голице упорное
сопротивление, а польская пехота выдвинулась из второй линии вперед и открыла
огонь по русской коннице с фланга. Русский летописец утверждает, что Челяднин
из зависти не помог Голице. Основные силы московского войска устояли, но
московские военачальники попали в плен.
Обе
группировки были не способны выступать как самостоятельная, самодостаточная
политическая сила, целью их борьбы и одновременно ее орудием было влияние при
дворе, и в первую очередь, благорасположение великого князя и его близких. Обе
группировки нуждались в фигурах, вокруг которых они могли объединиться и
которые, в свою очередь, нуждались в преданных сторонниках. Такие фигуры
появились в 80-е годы XV века, раскол в правящей элите стал не только
реальностью, но и превратился в важнейший фактор политической и даже духовной
жизни Московской Руси.
|