ИЗ ПИСЕМ
ВАСИЛИЯ ВЕЛИКОГО
К Григорию Богослову
Св. Григорию, который желал знать образ жизни и
препровождение времени в Васильевой пустыне, по скромном отзыве о себе самом,
излагает правила подвижнической жизни, показывает пользу уединения, чтения
Писаний и молитвы, также описывает внешнюю жизнь подвижника. (Писано в начале уединения.)
Узнал я письмо твое, как узнают детей друга по примечаемому
сходству с родителями. Положение места, говоришь ты, не много значит и не может
в душе твоей произвести сколько-нибудь влечения к тому, чтоб жить с нами
вместе, пока не узнаешь чего-нибудь о нашем образе жизни и о препровождении у
нас времени. Подлинно, это — твое рассуждение, достойное твоей души, которая
все здешнее ставит ни во что в сравнении с блаженством, какое уготовано нам по
обетованиям.
Но я стыжусь и писать о том, что сам делаю ночь и день
в этой пустыне. Ибо, хотя и оставил я городскую жизнь, как повод к тысячам зол,
однако же никак не мог оставить самого себя. Но похожу на людей, которые, по
непривычке к плаванию на море, приходят в изнеможение и чувствуют тошноту, жалуются
на величину корабля, как на причину сильной качки, а перейдя с него в лодку или
малое судно, и там страждут тошнотой и головокружением; потому что с ними
вместе переходят тоска и желчь. Подобно сему в некотором отношении и мое
положение: потому что, нося с собою живущие в нас страсти, везде мы с
одинаковыми мятежами; а потому не много извлекаем пользы из этого одиночества.
Что же надлежало нам сделать и с чего начать, чтобы
идти по следам Вождя нашего спасения? ибо Он говорит: аще кто хощет по Мне
ити, да отвержется себе, и возмет крест свой, и по Мне грядет (Матф. 16,
24). — Вот что:
Надобно стараться иметь ум в безмолвии. Как глаз,
который в непрестанном движении, то вертится в стороны, то обращается часто и
вверх и вниз, не может ясно видеть того, что перед ним, а напротив того, если
хочешь сделать, чтоб зрение его было ясно, надобно устремить взор на один
видимый предмет: так и ум человеческий, если развлечен тысячами мирских забот,
не может ясно усматривать истину. Как не связанного еще узами брака приводят в
смятение неистовые пожелания, неудержимые влечения и какие-то мучения любви;
так вступившего уже в супружество встречает новое волнение забот: когда нет детей,
желание иметь их, а когда есть дети, попечение об их воспитании; охранение
супруги, рачение о доме, надзор за служителями, утраты по договорам, споры с соседями,
тяжбы в судах, опасности в торговле, труды в земледелии. Каждый день приносит с
собою свое омрачение душе, и ночи, получая в наследство дневные заботы,
обольщают ум теми же представлениями. Один только способ избежать сего; это —
удаление от сего мира. А удаление от мира состоит не в том, чтоб телом быть вне
мира, но чтобы душею оторваться от пристрастия к телу, не иметь у себя ни
города, ни дома, ни собственности, ни товарищества, быть нестяжательным, не
беспокоющимся о средствах жизни, беззаботным, избегающим всякого сношения с
людьми, не знающим человеческих правил, готовым принимать напечатлеваемое в
сердце божественным учением. Приуготовление же сердца состоит в отучении его от
тех правил, какие заняты им из лукавого обычая, потому что и на воску нельзя
писать, не изгладив положенных на нем начертаний; и душе невозможно вверить
божественных догматов, не истребив в ней укорененных навыком мнений. Для сего,
конечно, весьма великую пользу доставляет нам уединение, которое усыпляет в нас
страсти и дает рузуму досуг совершенно отсечь их от души. Как не трудно
одолевать укрощенных зверей, так пожелания, гнев, страх, скорби, эти злые
ядовитые звери в душе, если усыплены они безмолвием, а не приводим их в
рассвирепение постоянным раздражением, удобнее преодолеваются силою разума.
Поэтому пусть будет избрано такое место, каково,
например, наше, свободное от общения с людьми, чтобы ничто постороннее не
прерывало непрестанного упражнения. Упражнение же в благочестии питает душу
божественными размышлениями. Поэтому что блаженнее сего — на земле подражать лику
Ангелов; при самом начале дня поспешать на молитву, чествовать Создателя
песнями и пениями: потом, когда воссияет совершенно солнце, принявшись за дела
и везде имея при себе молитву, приправлять свои работы песнопениями, как солью;
потому что песненные утешения приносят душе безпечальное и радостное упокоение?
Итак безмолвие служит для души началом очищения, когда
ни язык не произносит чего-либо человеческого, ни глаза не заняты
рассматриванием доброцветности и соразмерности в телах, ни слух не расслабляет
душевного напряжения слушанием песней, сложенных для удовольствия, или
разговорами людей шутливых и смехотворных, что, обыкновенно, всего более
ослабляет душевные силы. Ум, не рассеваясь по внешним предметам и не
развлекаясь миром под влиянием чувств, входит в самого себя, а от себя восходит
к мысли о Боге; озаряемый же этою Добротою приходит в забвение о самой природе;
душа не увлекается ни попечением о пропитании, ни беспокойством об одеждах, но,
на свободе от земных забот, всю свою ревность обращает на приобретение вечных
благ, на то, чтобы возрастали в ней целомудрие и мужество, справедливость и
благоразумие, а равно и прочие добродетели, которые, состоя под сими родовыми
добродетелями, обязывают ревнителя всякое дело в жизни исполнять должным
образом.
А самый главный путь, которым отыскиваем то, к чему
обязывает нас долг, есть изучение богодухновенных Писаний; потому что в них
находим мы правила деятельности и в них жития блаженных мужей, представленные в
письменах, подобно каким-то одушевленным картинам жизни по Богу, предлагаются
нам для подражания добрым делам. Поэтому, в чем бы кто ни сознавал себя
недостаточным, занимаясь Писанием, в нем, как в общей какой врачебнице, находит
врачевство, пригодное своему недугу. И любитель целомудрия часто перечитывает
историю об Иосифе, у него учится целомудренным поступкам, находя его не только
воздерживающимся от удовольствий, но по навыку расположенным к добродетели. А
мужеству обучается у Иова, который, при несчастном перевороте его жизни, в одно
мгновение сделавшись из богатого бедным и из благочадного безчадным, не только
сам в себе не переменился, сохраняя во всем возвышенный образ мыслей, но даже
без огорчения перенес и то, что друзья, пришедши для утешения, ругались над ним
и усугубляли скорбь его. Опять, кто имеет в виду, как в то же время быть и
кротким и великодушным, чтобы против греха действовать гневом, а на людей —
кротостию, тот найдет Давида мужественным в военных подвигах, но кротким и
неколебимым при воздаянии врагам. Таков и Моисей, который с великим гневом
восстает на согрешивших пред Богом, но с кротким сердцем переносит клеветы на
него самого. И как живописцы, когда пишут картину с картины, часто всматриваясь
в подлинник, стараются черты его перенести в свое произведение, так и возревновавший
о том, чтобы соделаться совершенным во всех частях добродетели, должен при
всяком случае всматриваться в жития святых, как бы в движущиеся и действующие
какие изваяния, и что в них доброго, то чрез подражание делать своим.
Опять, если за чтениями следуют молитвы, то душа,
движимая любовию к Богу, приступает к ним бодрее и зрелее. Прекрасна же
молитва, уясняющая в душе мысль о Боге. А посредством памятования водруженная в
нас мысль о Боге есть вселение в нас самого Бога. Таким образом делаемся мы
храмом Божиим, когда непрестанное памятование не прерывается земными заботами и
ум не возмущается внезапными страстными движениями, но избегающий всего боголюбец
уединяется в Боге, отражая от себя страсти, приманивающие его к невоздержанию,
и проводит время в занятиях, ведущих к добродетели.
И прежде всего надобно стараться не быть невеждою в
употреблении дара слова, но спрашивать без любоприятельности, а отвечать без
надменности, не прерывая собеседующего, когда говорит что полезное, без желания
бросить от себя на показ слово, назначая меру и слову и слуху; надобно учиться
не стыдясь, учить не скупясь, и если что узнал от другого, не скрывать сего,
уподобляясь негодным женщинам, которые подкидывают незаконнорожденных детей, но
с признательностию объявлять, кто отец слова. В напряжении голоса должна быть
предпочитаема середина, чтобы при малом напряжении не оставался он неслышным и
при большем усилении не делался несносным. Надобно самому с собою обдумывать,
что будешь говорить, и потом уже пускать слово в народ. При встречах должно
быть приветливым, в разговорах приятным, не шутливостию подслащая речь, но
сообщая ей усладительность радушием совета. Во всяком случае, хотя бы надлежало
сделать и выговор, надобно избегать жесткости; ибо, если сам себя унизишь по
смиренномудрию, то найдешь удобный доступ к имеющему нужду в уврачевании. А
часто полезен нам и тот способ выговора, какой употреблен пророком, который
согрешившему Давиду не от себя произнес определение осуждения, но, употребив
вводное лице, сделал самого Давида судиею собственного своего греха; так что
сам на себя произнесши осуждение, не жаловался он уже на обличителя.
Смиренному и сокрушенному образу мыслей приличны взор
печальный и потупленный в землю, небрежность о наружности, волосы
непричесанные, одежда немытая. Что плачущие делают с намерением, то у нас
должно выказываться не намеренно. Надобно, чтобы хитон был собран на теле
поясом, впрочем подпояска лежала не выше чресл (это было бы женоподобно) и не
так слабо стягивалась, чтобы хитон мог развеваться (это было бы изнеженно).
Походка должна быть не медленная, которая бы изобличала душевное расслабление,
и опять не скорая и торопливая, которая бы обнаруживала исступленные движения
души. Цель одежды одна — служить для плоти покровом, достаточным зимою и летом.
Но не гоняйся за приятностию в цвете, за тонкостию и мягкостию в отделке. Ибо
разбирать доброцветность одежды есть то же щегольство, каким заняты женщины,
которые и щеки и волосы у себя окрашивают в чужой цвет. Напротив того полезно,
если хитон имеет столько толщины, что надевший его может согреться, не имея
нужды в другом. Обувь должна быть по цене дешевая, но достаточно
удовлетворяющая потребности. Одним словом, как в одежде надобно предпочитать
необходимое, так в пище удовлетворит нужде хлеб, жажду утолит у здорового вода,
и еще варения из семян могут поддерживать в теле крепость для необходимых
потребностей. А пищу вкушать должно, не выказывая бешеной жадности, но во всем
соблюдая твердость, кротость и воздержность от удовольствий, даже в это самое
время имея ум непраздный от мысли о Боге; напротив же того самое свойство
снедей и устройство приемлющего их тела надобно обращать в предлог к
славословию Домостроителя вселенной, Которым примышлены различные роды снедей,
приспособленные к свойству тел. Молитвы пред вкушением пищи должно совершать
достойно даров Божиих, какие и теперь подаются и сберегаются на будущее время.
Молитвы по вкушении пищи пусть содержат в себе и благодарение за дарованное, и
прошение обетованного. На принятие пищи должен быть назначаем один определенный
час, и при том один и тот же в продолжении известного срока, так чтобы из
двадцати четырех часов в сутках он только один употребляем был для тела, все же
прочие часы проводил подвижник в умном делании.
Сон должен быть легкий, от которого без труда можно
пробудиться и какой естественным образом следует после малого вкушения пищи;
его с намерением надобно прерывать попечениями о делах важных. А погружение в
глубокое усыпление до расслабления членов, чем дается время неразумным мечтаниям,
предает спящего таким образом ежедневной смерти. Напротив того, на что другими
употребляется утро, на то подвижникам благочестия служит полночь; потому что
ночное безмолвие всего более дает свободу душе, когда ни глаза, ни уши не
передают сердцу вредных зрелищ или слухов, но ум наедине пребывает с Богом, и
как исправляет себя припоминанием соделанных грехов, так предписывает себе
правила к уклонению от зла и к совершению преднамеренного испрашивает
содействия у Бога.
(а) Таково мое тебе сказание братской любви, о
любезная глава! А ты соблаговоли вознаградить меня святыми своими молитвами,
чтобы спастись мне от настоящего лукавого века, и от безрассудных людей,
освободившись же от всякого греха, а лучше сказать, отделившись от самого врага
и наветника нашей жизни, чистым сердцем узреть в познании Бога всяческих, по
благодати Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков.
Аминь.
|