В своей «посмертной жизни» Сергий обрел как бы
несколько ипостасей. Московские великие князья, а затем и цари считали его
своим личным небесным покровителем. К нему обращались они в трудную минуту с
молитвой о помощи. Со времен Василия II (1425–1462) московские правители вместе
с семьей и боярами часто ездили на богомолье в Троицкий монастырь. Эти так
называемые «троицкие походы» приурочивались обычно ко дню памяти Сергия — 25
сентября.
Это княжеско-царское почитание Сергия запечатлелось
различными историческими фактами, обросло легендами. В феврале 1446 года
великий князь Василий II, захваченный своими врагами в Троицком монастыре,
умолял их о пощаде, держа в руках икону «Явление Богоматери Сергию», взятую с
гробницы чудотворца. Позднее, в 1585 году, при переложении мощей Сергия в
новую, изготовленную по заказу царя Федора Ивановича серебряную раку, на доске
от старой гробницы троицкий иконописец Евстафий Головкин напишет новый образ
«Явление Богоматери Сергию». Эта чудотворная икона станет неизменной спутницей
русской армии во всех ее больших походах вплоть до Первой мировой войны.
В XVI веке существовала легенда о том, что жена Ивана
III Софья зачала долгожданного первенца — сына Василия после богомолья в
Троицкий монастырь. Сам Сергий явился ей у ворот обители и предсказал скорое
рождение сына.
Во время похода Ивана Грозного на Казань в 1552 году
он молился перед иконами «Троицы» и «Явление Богоматери Сергию», принесенными
из самой обители. Рассказывали, что во время осады Казани русскими войсками,
накануне дня решающего штурма, сам Сергий с метлой расхаживал по улицам города,
подметал с них сор и пыль. Когда кто-то спросил его, зачем он это делает, «старец»
ответил: «Утром у меня здесь будет много гостей».
Возвращаясь из казанского похода, Иван IV по дороге
останавливался в Троицком монастыре, молился и благодарил чудотворца за помощь.
Сергий Радонежский появлялся и в тяжелые для
Российского государства минуты. Во время героической обороны Троицкого
монастыря от польско-литовских интервентов в 1608–1610 годах Преподобный,
согласно «Сказанию» троицкого келаря Авраамия Палицына, часто являлся то
одному, то другому защитнику обители, ободрял их и даже посылал через кольцо
врагов с вестью в Москву трех своих «старцев» на крылатых конях. В память об
этом в селе Деулине близ Троице-Сергиева монастыря, где в 1618 году было
подписано перемирие с польским королевичем Владиславом, завершившее борьбу с
чужеземцами в Смутное время, была построена церковь во имя Сергия Радонежского.
Предводитель народного ополчения Кузьма Минин
доверительно рассказывал троицкому архимандриту Дионисию, что именно Сергий,
трижды явившись ему во сне, заставил его бросить клич о сборе людей и средств
для освобождения Москвы от чужеземцев.
Таковы лишь некоторые эпизоды из «посмертных деяний»
Сергия как небесного покровителя Российской державы и ее государей. Они
свидетельствуют о том, что образ Сергия уже через несколько десятилетий после
его кончины вырос до значения национального символа. Его имя утверждало
политическую и духовную независимость страны.
Но было и иное бессмертие Сергия Радонежского. Оно
заключалось в сохранении и развитии тех начал, которые он утверждал всей своей
жизнью. «Великий старец» жил в своих учениках, в мыслях и делах тех, кого он
мог бы назвать своими духовными детьми. Иноки его «школы» как бы разделили
между собой мистически-созерцательное, «антониевское» и
деятельно-проповедническое, «феодосиевское» начала, гармонически сочетавшиеся в
личности их учителя. Одни, вкусив «сладость безмолвия», уже не могли оставить
ее и в поисках «пустыни» уходили в глухие заволжские леса; другие стремились
своей «высокой жизнью» в городских киновиях учить людей любви и единомыслию.
Впрочем, деление это весьма условно. Две ветви
сергиевской лозы постоянно сближались, переплетались друг с другом. И
наибольшую известность получили именно те из учеников «великого старца», кто
сумел, подобно ему, совместить оба эти начала.
Самым ярким среди «светильников» русского монашеского
мира первой половины XV века был Кирилл Белозерский.
Выходец из московской знати, монах, а затем и
настоятель Симонова монастыря, Кирилл был близко знаком с Сергием. Бывая в
Москве, радонежский игумен обязательно приходил проведать Кирилла, побеседовать
с ним. Однажды, уже лет через пять после кончины Сергия, Кирилл ночью увидел в
оконце своей кельи чудесный свет и услышал голос самой Богородицы, повелевавшей
ему отправиться в леса Белозерья и там основать «пустынный» монастырь. Не
медля, Кирилл приступил к исполнению небесного повеления.
Со временем Кириллов монастырь стал для русского
Севера тем же, чем маковецкая обитель — для Средней Руси. Выходцы из этой
киновии основали в пустынных северных лесах в XV–XVI веках десятки новых
иноческих общин, продолжив тем самым начатую еще во второй половине XIV века
«монастырскую колонизацию».
Разумеется, эта деятельность требовала большого
мужества, энергии, веры. Все это давал в XV столетии своим питомцам Кириллов
монастырь — один из крупнейших в ту эпоху «центров духовного лучеиспускания» (105,
149).
Подобно Сергию, Кирилл не мог взирать равнодушно на
бедствия «мира сего». Известно несколько его посланий к русским князьям. Они
посвящены не только нравственно-христианским, но и социально-политическим
темам. «Старец» призывал великого князя Василия Дмитриевича (1389–1425):
«Возненавиди, господине, всякую власть, влекущую тя на грех» (1, 22).
Эту мысль смело можно признать сергиевской. Не она ли
была в основе его безвластного, смиренного игуменства?
У каждого — своя правда, считал Кирилл. И пока люди не
научатся видеть и уважать чужую правду, цепь злодеяний останется непрерывной.
«Ты, господине, свою правду сказываешь, а они свою, — писал он князю
Василию по случаю его войны с суздальскими князьями. — А в том, господине,
межи вас крестьяном кровопролитие велико чинится. Ино, господине, посмотри того
истинно, в чем будет их правда пред тобою, и ты, господине, своим смирением
поступи на себе; а в чем будет твоя правда пред ними, и ты, господине, за себя
стой по правде» (1, 22). В этом рассуждении изложена самая суть
сергиевского взгляда на общественный порядок, твердо усвоенного ближайшим из
его духовных наследников.
Другому сыну куликовского героя, удельному князю
Андрею Дмитриевичу, во владениях которого находился Кириллов монастырь,
«старец» отправил послание, в котором указывал на огромную ответственность
правителя перед Богом за порученных ему людей. Он требовал от Андрея быть
милосердным, справедливым. Князь должен искоренить в своих владениях
лихоимство, пьянство, неправедный суд, разбой и прочие пороки.
Обращает на себя внимание самый тон посланий. Кирилл
обращается к князьям с положенным монаху смирением, но без всякого
подобострастия. Он не только считает себя вправе, но, более того, чувствует
себя обязанным обличить князя, указать установленные евангельскими заповедями
пределы его власти и в то же время показать направления, в которых князь должен
действовать во исполнение тех же заповедей. Правда Евангелия выше правды
Власти. Без Евангелия всякая власть греховна. Таковы в самом кратком виде
основы «сергиевско-кирилловского» отношения к государству.
Запомним эти послания Кирилла: они написаны на языке
свободы. Уничижаясь, он не унижается, но, напротив, вырастает до высот, с
которых становится виден и слышен всем. Вероятно, именно так, в таком тоне и в
таком направлении вел свои беседы с князьями и Сергий. Разница заключается лишь
в том, что Сергий, живя в центре Владимирской Руси, мог за два-три дня добраться
едва ли не в каждый из ее городов и потому предпочитал посланиям личную встречу
и беседу. Кирилл находился за шесть сотен верст от Москвы и вынужден был больше
писать, чем говорить.
|