Войны, собственно, нет. Никто не ведет военных
действий, нет боев, нет осад. Войска двигаются к Великому Новгороду, не
встречая никакого сопротивления, не видя никакого неприятеля. Это не 1471 год —
«плот-ницы и горчары» не вышли из ворот родного города во главе со своими
боярами. Все понимают невозможность сопротивления великокняжеским войскам в
полевом бою. Вся надежда — на крепость новгородских стен, на искусство боярской
дипломатии и еще — на долгую, холодную зиму. Зимними месяцами трудно стоять
осаждающим под стенами огромного, хорошо укрепленного города. Осада затянется
надолго... Она будет стоить осаждающим огромных усилий, и жертв, и немалого
риска. А тем временем, может быть, удастся склонить великого князя на уступки,
на компромисс, желанный компромисс, дающий господе возможность сохранить
хоть часть своей власти в Новгороде. Только на такой ход событий могла
рассчитывать боярская олигархия. Великокняжеские войска шли к Новгороду, а
навстречу один за другим ехали новгородские послы с просьбами об «опасе».
Уже 8 ноября они назвали великого князя «государем» — Иван Васильевич был еще
в полутораста верстах от Новгорода, а господа уже
признала его титул, устраняя тем самым (как ей казалось) формальный повод
для похода. Но войска двигались, двигались...
Приезжали новгородские бояре бить челом в службу,
изменяя своему старому городу. И снова ехали «опасчики». Великий князь «опас»
дал — «и владыка, и послы новгородскые по той опасной (грамоте. — 10. А.) и
приедут, и отъедут от нас добровольно», но войска продолжали идти. Авангарды
были брошены далеко вперед, «Городище и монастыри отнимати, чтобы не пожгли» их
новгородцы, как это им удалось сделать в 1471-м и еще раньше, в 1386 году.
Крепкие монастырские стены и посады могли обеспечить теплые квартиры хотя бы
для части наступающих войск.
Наконец в воскресенье, 23 ноября, когда великий князь
был уже в Сытине, на берегу Ильменя, в двух переходах от Новгорода, в его
ставку явились новгородские делегаты для переговоров. Во главе с владыкой
Феофилом приехали посадники — Яков Коробов, Фефилат Захарьин, Лука и Яков
Федоровы, Лука Полинарьин и по одному человеку житьих с каждого конца.
Первую речь произнес архиепископ. «Господине,
государь, князь великы Вся седмь соборов Великого Новогорода тебе, своему
государю... челом бьют... Что бы ты еси, господине государь, смиловался... мечь
бы свои унял... и кровь бы христианскаа не лилась». Не было
войны, как таковой, но войска проходили по «враждебной»
территории, и лилась кровь, и горели деревни, и разбегались жители по
лесам. Глава новгородского духовенства, наиболее почитаемый
в городе человек, «богомолец» великого князя, обратился с призывом
прекратить кровопролитие. Это было гуманно, это было справедливо. Это отвечало
интересам мирных жителей Новгородской земли, интересам всего русского народа,
уставшего от ратей, от «меча», от «огня». Но Феофил продолжал свою речь: «Да
что, господине государь, въсполелся еси (опалился, наложил опалу.— Ю. А.)
на бояр новгородцких и на Москву свел еси их из Новогорода первым своим
приездом, и ты бы... тех бы еси бояр отпустил... в Великы Новгород...» А это
было уже политикой, политикой той самой господы, представителем которой и
главой был тот же архиепископ. Гуманные призывы прекратить кровопролитие переплелись
с требованиями этой господы, с теми требованиями, которые уже дважды — в ноябре
1475 года на Городище и в апреле следующего года на Москве — великий князь
отклонил и на которые, по существу дела, он никак не мог согласиться.
После речи архиепископа выступили светские члены
делегации. От имени степенного посадника Фомы Андреевича и степенного тысяцкого
Василия Максимовича, от старых посадников и тысяцких, от бояр, и житьих, и
купцов, и черных людей они били челом, «чтобы еси, господине государь...
смиловался над своей отчиной». В заключение они, как и владыка, «биша челом» о
новгородских «нятцех». Устами посадника Луки Федорова новгородские делегаты
просили, чтобы «государь пожаловал, велел поговорите с своими боары». Новгородцы
тщательно соблюдали этикет — формальные переговоры они могут вести только с
боярами великого князя, как с относительно равными себе по положению.
Великий князь оставил делегатов у себя на обед. Это
могло показаться хорошим признаком — он не отвергал переговоры, не отвергал с
порога просьбы новгородской стороны. Это могло вселить некоторые надежды...
24 ноября владыка Феофил» со своей новгородской
делегацией был у князя Андрея Меньшого, подносил ему «поминки» и бил челом,
чтобы тот «печал«вался» великому князю. Феодальный этикет соблюдался. И снова
предстали делегаты перед великим князем, и снова били челом, «чтобы пожаловал,
велел з боары поговорити». «На говорку» с новгородцами были посланы боярин
князь Иван Юрьевич Патрикеев и двое бояр Тучковых— Василий и Иван Борисовичи.
Это все — наиболее близкие «думцы» Ивана Васильевича. Глава делегации,
старейший из московских бояр, князь Патрикеев по матери приходился двоюродным
братом великому князю и на протяжении десятков лет выполнял наиболее почетные и
ответственные правительственные поручения. Переговоры начались.
Благодаря почти протокольной записи, приводимой
московским летописцем (и взятой, очевидно, из официального документа), мы имеем
уникальную возможность проследить, как реально проходили переговоры, решившие
судьбу боярского города.
На первом заседании один за другим выступали
новгородские делегаты. Посадник Яков Короб просил, чтобы великий князь «свою
отчину Великый Новгород волных мужней пожаловал... мечь бы унял». Фефилат
Захарьин предъявил требование: «чтобы государь... новгородских боар, которые у
него, выпустил бы». Лука Федоров «тако рече: чтобы государь... ездил бы на
четвертой год в Велики Новгород, а имал бы по 1000 рублев. А велел бы суд
судити наместнику своему да посаднику в городе. А чего не възмогут управити...
ино бы тому государь... сам управу учинил, приехал на четвертой год. Да пожаловал
бы... позвы отложил, чтобы позвов на Москве не было». Яков Федоров потребовал,
чтобы «князь великы не велел своим намесником владычных судов судити, да и
посадничьих».
|