Когда ранним утром во вторник, 23 января 1476 года,
Иван Васильевич покинул наконец свою северную «отчину», он знал о ней
несравненно больше, чем два месяца назад. Цели «похода миром» были достигнуты.
Включение Новгорода в состав Русского государства наполнилось конкр-етным
содержанием. Новгород впервые реально почувствовал над собой руку государя всея
Руси, впервые за долгие века своего существования увидел великокняжеский суд и
узнал великокняжескую управу. В политической структуре боярской республики была
пробита зияющая брешь. Обветшавшее старое здание зашаталось и вот-вот готово было
рухнуть.
Цели «похода миром» были — для великого князя —
достигнуты. А удалось ли господе достичь своих целей, добиться компромисса,
соглашения с великим князем?
В ночь на 31 марта «пришел на Москву» архиепископ
Феофил с посадниками Яковом Александровичем Коробом (братом знаменитого
Василия Казимира), Яковом Федоровым и Окинфом Толстым и многими от житьих людей
— «бити челом великому князю о тех посадницех, коих поймал князь великы в
Новегороде». Трое из «пойманных»— Богдан Есипов и Иван Офонасов с сыном —
содержались в это время на Коломне, а Федор Исакович Борецкий, Василий Онаньин
и Иван Лошинский — в Муроме.
Приезд владыки в Москву не по вызову, а по своей
инициативе был сам по себе явлением исключительным. С тех пор как сорок лет
назад архиепископ Евфимий приезжал к злополучному митрополиту Исидору,
подписавшему позднее Флорентийскую унию, новгородские владыки бывали в Москве,
как правило, только один раз в жизни — при своем торжественном поставлении в
сан в Успенском соборе. Только архиепископу Ионе пришлось побывать в столице
дважды — второй раз во главе новгородской делегации на бесплодных переговорах в
январе 1463 года. Тогда шла речь о войне и мире. Приезд Феофила весной 1476
года свидетельствовал о том важном, исключительном значении, которое придавала
господа вопросу об освобождении осужденных бояр. Взятые под стражу на Городище
представители новгородской элиты были в глазах господы символом вечевого
порядка Великого Новгорода, символом нерушимости боярской власти и традиции. Их
освобождение, которого с такой настойчивостью и энергией добивалась господа,
означало бы торжество этой традиции, возвращение к милой боярскому сердцу
«старине и пошлине», к еще таким недавним временам, когда великий князь, сидя у
себя на Москве, не вмешивался в новгородские порядки. Вопрос о заточенных
боярах приобретал принципиальное политическое значение.
Великий князь был достаточно гостеприимен. На
следующий день после приезда владыка Феофил «со всеми своими» был приглашен на
обед. Через шесть дней, в вербное воскресенье, 7 апреля, ему был дан «пир
отпускной». Назавтра архиепископ и его спутники
тронулись в обратный путь.
Но не помогли ни челобитья, ни «дары многы», которые
привезли новгородцы: «тех поиманых посадников не отпустил князь великы ни
единого». Он не хуже господы понимал все принципиальное значение суда на
Городище и управы над посадниками. Понимал, что фактическая отмена решения
этого суда нанесет труднопоправимый урон авторитету великого князя в глазах
новгородских «обиденых», взятых им под защиту. Понимал, что освобождение осужденных
преступников будет не актом милосердия, а торжеством старых новгородских
порядков, политическим поражением в борьбе с боярской олигархией. «Правда без
милости мучительство есть, милость без правды попустительство есть, и сия два
разрушают царство и всякое градосожительство», — запишет несколько десятков лет
спустя окольничий Федор Иванович Карпов, прошедший политическую школу Ивана
Васильевича.
Накормленные великокняжескими обедами, новгородские
делегаты пробирались домой по весенней распутице. «Наездчики и грабещики»,
разбойничавшие на новгородских улицах, продолжали томиться в темницах. Миссия архиепископа
Феофила на этот раз, в отличие от декабря 1471 года, закончилась неудачей.
За четыре года, отделившие первый приезд владыкл от
второго, очень многое изменилось. Бояре, о которых хлопотал Феофил тогда, не
были уголовными преступниками. Взятые в плен с оружием в руках на поле боя, они
были политическими противниками великого князя, неверными вассалами, даже изменниками.
Но они ни на кого не «наезжали», никого не грабили, не занимались разбоем. На
них не били челом «жалобники», им не противостояли на великокняжеском суде
«обиденые» горожане. Отпуская их на волю после пятимесячного заточения, великий
князь демонстрировал свое великодушие к побежденным. Суровая «правда»
смягчалась «милостью». «Правда, милостью укрощаема, а милость, правдою
пострекаема, сохранят царю царство ев многоденствии», — развивал свою мысль
дальше Федор Карпов, навидавшийся и «правды», и «милости».
Провал миссии Феофила отражает тот основной факт, что
сколько-нибудь прочного и широкого политического соглашения между великим
князем и господой во время Городищенского стояния достигнуто не было. Если
господа рассчитывала на это соглашение, то она, несомненно, просчиталась.
Перспективного соглашения не получилось — в лучшем случае сохранялся хрупкий,
зыбкий временный компромисс. И это закономерно. Оставаясь самим собой,
новгородское боярство не могло ни переродиться, изменив свою
социально-политическую природу, ни по-настоящему смириться перед великим
князем. Политическая власть и экономическое могущество боярской олигархии были
органически несовместимы с новыми порядками на Руси, с политическим и
общественным строем Русского централизованного государства. С образованием
этого государства, с включением в его состав Великого Новгорода олигархия с
необходимостью должна была исчезнуть. Спорным был лишь вопрос о том, когда и в
какой форме совершится этот неизбежный и фундаментальный исторический факт.
Свое отношение к новгородской элите великий князь продемонстрировал уже дважды
— в августе 1471 года в Русе и в ноябре 1475-го на Городище. Оба раза его выбор
между господой и рядовыми гражданами — «меньшими», а впоследствии «обиденными»
— был однозначным. Тем не менее элита или, вернее, определенная часть ее не
теряла надежды на соглашение. Ближайшее будущее должно было показать, реальна
ли эта надежда.
|