Архиепископ Геннадий ч. 11Этот поступок Геннадий называл «бедою земскою» и
«нечестью государскою» и сообщал свои рассуждения, очень любопытные как
образчик умствований того времени. «Кости мертвых, — писал
Геннадий, — вынесены, а тела остались на прежнем месте, рассыпавшись в
прах: и на них сад посажен: а Моисей во Второзаконии не велел садить садов и
деревьев подле требника Господа Бога. Гробокопателям какова казнь писана: а
ведь это оттого, что будет воскресенье мертвых; не велено мертвых с места
двигать, опричь тех великих святых, коих Бог чудесами прославил. Где столько
лет стояли Божьи церкви, где стоял престол и жертвенник, — эти места не
огорожены: собаки ходят по ним и всякий скот!..»
Зосима требовал от Геннадия согласия па поставление коломенского
владыки, но не сообщал ему имени того, кто будет этим владыкою. Геннадий догадывался,
что могут на это место посадить такое лицо, которое станет мирволить еретикам,
и наотрез отказал. «Не управивши дела еретического, писал он, нельзя ставить
владыку; не из иной земли добывать нам человека на владычество, а тутошним
нашим нужно обыск учинить и тем, что с еретиками служили или с ними были в
общении, назначить разные эпитимии, кому отлучение, а кому до конца извержение».
Настойчивые требования Геннадия, обращаемые к
митрополиту, могли остаться без внимания, так как и прежде того Геннадий не раз
уже писал в Москву, присылал разные доносы и улики на еретиков, а им в Москве
не давали ходу: очевидно, люди, принадлежавшие к ереси и приближенные к
государю, представляли Геннадия вздорным, беспокойным человеком.
Но Геннадий, защищая православие, защищал разом и
самого себя от подкопа, который вели против него враги. Вслед за письмом к
митрополиту разразился он посланием, обращенным к русским архиереям: ростовскому,
суздальскому, тверскому и пермскому; он убеждал их всех не соглашаться на поставление
коломенского владыки, требовать немедленного созвания собора и суда над
еретиками, и притом суда самого строгого. По мнению Геннадия, современных ему
еретиков следовало наказывать строже, чем наказывали проклятием прежних
еретиков на соборах. «От явного еретика человек бережется, — писал
он, — а от сих еретиков как уберечься, если они зовутся христианами.
Человеку разумному они не объявятся, а глупого как раз съедят!»
Геннадий давал своим товарищам владыкам совет ни под
каким видом не допускать на предстоящем соборе прений о вере. «Люди у нас
просты, — писал он, — не умеют по обычным книгам говорить, так лучше
о вере никаких речей не плодить, только для того и собор учинить, чтобы
еретиков казнить, жечь и вешать. Они, еретики, взяли у меня было покаяние и
эпитимию, а потом убежали: надобно их пытать накрепко, чтоб дознаться: кого они
прельстили, чтобы искоренить их совсем и отрасли их не оставить».
Уликами для еретиков должны были служить показания,
отобранные Геннадием под пыткою у тех, которых прежде выслали к нему из Москвы.
Уже он посылал эти показания в Москву, но им не верили, говорили, что они вынуждены
были муками; и на это недоверие горько жаловался Геннадий архиереям. «При
допросе, — писал он, — был я, святитель, двое бояр великого князя, да
мой боярин, да опричь того несколько детей боярских, да игумены и священники, и
все-таки тому не верят, да еще и на меня со лжою.
|
| |