Максим Грек ч. 3Христианская религия потеряла свою цену. Почитание
святых уступало место богам Греции и Рима; языческие философы стали выше отцов
церкви; распространилось легкомысленное модное неверие и кощунство; знатные и образованные
люди, не только светские, но и духовные, подобно древним римским философам,
считали религию только пригодною для черни, которую, ради выгод, следует держать
в заблуждении.
Из подражания древнему образу жизни стали предаваться
грязному разврату; эгоизм, бессердечие к ближнему — самые неудержимые пороки и
злодеяния находили для себя оправдание в примерах из классических писателей. Ко
всему этому присмотрелся Максим в Италии и возненавидел от всей души такое
направление просвещения. Умственные успехи Италии не выкупали для него
зловредного влияния древности на общественную нравственность. Искусство, при
всем совершенстве техники, служило чувственности и снабжало самые церкви
соблазнительными картинами.
Философия приводила только к диалектике, доставлявшей
умение сделать из черного белое, из белого черное; наука, мало опираясь на
положительных знаниях природы, при всем вольномыслии в отношении религии, не
отрешалась от грубейших суеверий; астрология со всеми своими нелепостями, облеченная
в научную форму, была самою модною наукою века и возбуждала к себе веру и
уважение ученых людей того времени. Понятно, что вся сфера тогдашней
образованности стала наконец душною и смрадною для Максима, и он бежал от нее,
подобно тому, как лучше люди последних веков Рима убегали от образованности
своего времени под сень гонимого и презираемого христианства.
Максим воротился на родину, но, вероятно, увидел, что
со всем тем запасом знаний, который он принес с собою из чужого края, нечего
было делать в порабощенном отечестве, где, по его словам, наука была доведена
до последнего издыхания. В Италии он не ужился с западным просвещением, потому
что не вынес безнравственности и лживости; не сделался он папистом, потому что,
зная греческую литературу, слишком был сведущ в истории церкви и смотрел на нее
прямее, чем западные люди.
Еще меньше мог он в Греции ужиться с поработителями
своего племени и, в угоду им, утеснять своих собратий, как делали иные его
соотечественники. Максим был, с одной стороны, слишком образован, с другой,
слишком прямодушен, чтобы играть какую-нибудь роль в тогдашнем мирском обществе
на своей родине.
Он ушел в монастырь на Афон; он был очень религиозен и
принадлежал к той церкви, которая давно уже ставила иночество высшим идеалом.
Монашеский обет чистоты соответствовал его целомудренной душе: он ни за что не
хотел допустить, подобно другим, чтобы род человеческий размножался обычным
животным способом, если бы первая чета не подверглась грехопадению; подобие
человека с остальными животными в этом отношении казалось ему унижающим
человеческое достоинство.
|
| |