|
|
Максим Грек ч. 15
Кроме того, великий князь предал его суду духовного
собора под председательством митрополита Даниила, и на этом соборе
присутствовал сам. До какой степени Василий был озлоблен против него,
показывают слова опального дьяка Жареного, который говорил Берсеню, что великий
князь через троицкого игумена приказывал ему наклепать что-нибудь на Максима и
за то обещал его пожаловать.
Максима обвиняли в порче богослужебных книг и выводили
из слов, отысканных в его переводе, еретические мнения, находя важным то, что
он вместо: «Христос седе одесную Отца», написал «седев одесную Отца». Максим не признал себя виновным, но был сослан в Иосифов
Волоколамский монастырь, под надзор старца Тихона Лелкова; дали ему в духовные
отцы старца Иону. Так как Максим уже успел раздражить монахов своими
обличениями и проповедью о нестяжательности, то его содержали умышленно дурно.
«Меня морили дымом, морозом и голодом за грехи мои премногие, а не за
какую-нибудь ересь», — писал он.
Отправляя Максима в монастырь, собор обязал его никого
не учить, никому не писать, ни от кого не принимать писем и велел отобрать
привезенные им с собой греческие книги. Но Максим не думал каяться и признавать
себя виновным, продолжал писать послания с прежним обличительным характером.
Это вызвало против него новый соборный суд в 1531 году. На этот раз, кроме прежнего
вопроса «о седении одесную Отца», его обвиняли в том, будто он в переводе Жития
Св. Богородицы Метафраста употребил выражение, заключающее смысл хулы на Св.
Богородицу, что он приказал «загладить» (выбросить) из Деяний Апостольских
разговор Филиппа Апостола с кажеником (Деяния Апос. гл. VIII ст. 37), и кроме
того, еще из богослужебной книги велел загладить отпуск троицкой вечерни.
Максим от всего этого отпирался и уверял, что никогда
не имел еретических мнений, какие на него взваливали. На Максима, между прочим,
показывал его бывший писец Медоварцев и, желая оправдать себя самого,
выражался, что «на него дрожь великая нападала», когда Максим велел заглаживать
слова троицкого отпуста. Все это были не более, как недобросовестные придирки.
Характер всего суда ясно свидетельствует об этом: таким образом, на том же суде
Максима обвиняли в волхвовании, показывали на него, будто он хвалился, что все
знает, где что делается; будто говорил, что на нем нет ни единого греха; будто
хвалился «еллинскими и жидовскими хитростями и чернокнижными волхвованиями»,
будто, при посредстве волшебных эллинских хитростей, писал водкой на своих
ладонях и протягивал ладони, волхвуя против великого князя и других лиц.
Если в этом суде было что-нибудь справедливого, то
разве то, что Максим действительно укорял монастыри в любостяжании, порицал
русское духовенство, выбросил из Символа Веры выражение «истинного» о Св. Духе
(чего действительно не было в греческом подлиннике, хотя Максим в этом на
первый раз и заперся от страха) и, наконец, то, что Максим находил нужным,
чтобы русские митрополиты ставились с патриаршего благословения.
|
|