Став великим князем, Василий не забыл той моральной
поддержки, которую оказывал ему Иосиф в период борьбы за власть. В 1509 г.
Иосиф обратился к Василию III с просьбой защитить его монастырь от произвола со
стороны удельного князя Федора Борисовича Волоцкого. Великий князь откликнулся
на просьбу игумена и взял обитель «под свою руку». Этот казалось бы мелкий
эпизод вызвал целую бурю возмущения в среде духовенства. Иосиф грубо нарушил
иерархическую дисциплину, обратившись к Василию «через голову» своего
непосредственного начальника — новгородского архиепископа Серапиона.
Непреклонный ревнитель порядка и «благочиния» оказался в роли самоуправца.
Ненависть, которую вызывал инквизитор, выплеснулась наружу. Серапион отлучил
Иосифа от церкви, но за это сам был вскоре смещен с кафедры по приказу Василия
III Благодаря вмешательству «Державного», волоцкий игумен сохранил свое
положение. Однако его авторитет в глазах не только духовенства, но и московского
боярства упал до крайней черты. Сам Василий III, уставший от жалоб и
домогательств Иосифа, предпочитал проводить время в беседах с людьми иного
склада — московскими философами и вольнодумцами, самым ярким из которых был
князь-инок Вассиан Патрикеев.
Видя, как падает его влияние при дворе, как рушатся
честолюбивые планы, Иосиф решает несколько изменить свою позицию. Ради того,
чтобы вернуть расположение «державного», он отказывается от утверждения о превосходстве
духовной власти над светской и развивает идею о божественном происхождении
самодержавной власти, которая, однако, должна действовать в тесном союзе с
церковными верхами, строго блюсти их интересы. Свои новые идеи он формулирует
в 1510—1511 гг. в посланиях к Василию III, а также в своем главном
литературном труде — «Просветителе». «Царь убо естеством подобен есть всем
человеком, а властию же подобен есть вышняму богу», — писал Иосиф.
Такие высказывания авторитетного церковного деятеля были как нельзя более
кстати для московских великих князей, которые, заглядывая в будущее, уже
примеривали царский титул к себе и своим наследникам. Этим титулом они
именовали себя в дипломатической переписке с некоторыми соседними странами.
«Смена вех» не помогла Иосифу возвратить утраченное
влияние при дворе. Современники слишком хорошо знали его подлинные убеждения и
намерения. Российский инквизитор умер в опале, в удалении от двора 9 сентября
1515 г. Его тело было предано земле у стен собора основанной им обители.
Разработанное Иосифом учение о самодержце как «земном
боге» стало приносить плоды уже после смерти его создателя. Оно стало
теоретической основой сотрудничества между высшими церковными иерархами и
московскими государями. Своей теорией Иосиф подтолкнул церковь на путь
сращивания с государственным аппаратом российского самодержавия — путь,
который в конечном итоге привел ее к глубокому кризису.
Деятельность волоцкого игумена, его политическая
позиция, при жизни и после смерти Иосифа вызывали самые противоположные
оценки. Монахи Волоцкого монастыря и близкие к Иосифу иерархи пытались добиться
причисления его к «лику святых». Однако приверженцы старых традиций в
отношениях между великокняжеской властью и церковью, а также все, склонные к
вольнодумству и свободомыслию, ненавидели и презирали Иосифа. Со временем споры
утихли. Иосиф был прославлен церковью, удостоен звания «преподобного», как
именовали прославившихся своей святостью монахов. Однако в конце XIX — начале
XX в. историки и публицисты либерально-буржуазного направления стали часто
поминать Иосифа недобрым словом, справедливо полагая, что именно он положил
начало превращению русской православной церкви в своего рода «духовную полицию»
на службе у российского самодержавия. В их оценке волоцкий игумен выглядел
вольным или невольным виновником падения престижа церкви среди народных масс.
«Развивая теорию государственного покровительства
церкви, Иосиф Волоцкий и его последователи едва ли думали, что теория эта
приведет в конце концов к полному уничтожению светских привилегий церкви и к
введению ее в рамки государственных учреждений», — писал П. Н. Милюков. Еще резче выразился известный русский философ-идеалист Н. А.
Бердяев. «Я никогда не чувствовал никакой близости к этому типу московского бытового
православия с государственной церковью, с обрядоверием, с «благочестивым»
Иваном Грозным, с Домостроем, с враждой к мысли и знанию, с душностью и полным
отсутствием свободы, простора и дали. Этот мир в истоках своих связан с жестокой
и по-моему роковой фигурой Иосифа Волоцкого».
Среди русского монашества конца XV — начала XVI в. не
только Иосиф Волоцкий и его единомышленники старались ввести церковный корабль
в «бух-ту благополучия». Свой «путь спасения» предложил белозерский монах Нил
(умер в 1508 г.), основатель первого в России монашеского
скита. Выходец из знатного московского рода Майковых, Нил
рано избрал путь иночества и постригся в Кирилло-Белозерском монастыре.
Впоследствии он ушел из монастыря и поселился в его окрестностях, на берегу
лесной речки Соры.
В истории русской общественной мысли Нил Сор-ский
предстает своего рода антиподом Иосифу Волоцкому. Даже по манере поведения, по
образу жизни Нил во всем прямо противоположен Иосифу. Волоцкий игумен любил
всякое церковное «благолепие» и понимал в нем толк. В его быстро богатевшем
монастыре возводились каменные храмы, работали лучшие живописцы. Нил напротив,
избегал всякой роскоши, запрещал иметь в своем скиту богослужебные сосуды,
изготовленные из золота и серебра. Все его богатство составляли сочинения
«отцов церкви», которые он знал почти наизусть.
Иосиф в любую минуту готов был вступить в спор со
своими недругами, много говорил и писал. Нил избегал всякой полемики, писал
мало и неохотно.
Различия в обстановке и образе жизни двух знаменитых
монахов отражали разное понимание ими самой цели монашества. Нил Сорский и его
соратники стремились личным примером утвердить евангельские принципы доброты,
бессребреничества и человеколюбия. «Стяжания же, иже по насилию от чужих
трудов сбираема, вносити отнюд несть нам на ползу.. но яко яд смертоносен
отбегати и отгоняти», — учил Нил Сорский. Нил во многом походил
на Сергия Радонежского. Оба они находили особую сладость в нищете и
самоотречении. Однако монастырская реформа Сергия имела целью коллективное,
общее «спасение». Внутри общежительного монастыря («киновии») царило
принудительное равенство, отсутствие всякой собственности. В то же время сама
киновия могла выступать как собственник, стяжатель имения. Оправданием накопительству
служил известный тезис: «богатство монастырей — нищих богатство».
Сам Сергий и его наиболее последовательный ученик
Кирилл Белозерский, по-видимому, осуждали «владение селами». Но остальные
«старцы» не отличались такой щепетильностью. Уже в конце XIV — первой четверти
XV в. Троицкий монастырь, а вслед за ним другие «пустынные» киновии превращаются
в крупных землевладельцев. В результате монастыри оказываются втянутыми в путы
«мирских» отношений и конфликтов. Общежительные порядки в них ослабевают, а
кое-где и совсем исчезают. «К сожалению, общежитие как-то слабо прививалось в
наших монастырях,— писал об этом времени известный церковный историк второй
половины XIX в. архиепископ Макарий. — Даже лучшие из них, основанные Сергием
Радонежским и его учениками на правилах общежительных, уже клонились к
«лаврскому обычаю», то есть обычаю, по которому каждый инок живет особо, сам
собою».
Стремясь предотвратить личное обогащение монахов за
счет имуществ монастыря, такие ревнители «благочестия», как, например, тот же
Иосиф Волоцкий, вынуждены были вводить в своих обителях строжайшую
дисциплину. Однако никакими запретами нельзя было удержать оголодавших иноков
от соблазна попользоваться за счет тугой монастырской мошны. Со временем монастырская
реформа Сергия стала приносить далеко не те плоды, которых ожидал ее инициатор.
«Пустынные» монастыри по образу жизни стали приближаться к городским боярским
и княжеским «богомольям».
|