|
Забытый чудотворец
«Заделаша мощи его
в землю... и покрова на гробнице каменной
не положиша...»
Софийская летопись, 1474 г.
Русские летописи полны сообщений о разного рода
«чудесах» и «знамениях». Эти события всегда происходили удивительно
своевременно, освящая ту или иную политическую акцию, создавая необходимое
религиозное возбуждение. Обычно летописец сообщает о «чудесах» с полной
уверенностью в их реальности. Лишь изредка он приоткрывает механизм
«чудотворений», высказывает сомнения в их подлинности. Среди таких уникальных
известий — рассказ о «чуде» у гробницы митрополита Феогноста (1328—1353) в 1474
г.
Начало правления митрополита Геронтия (1473— 1489) было
отмечено целой серией «чудес» в Успенском соборе московского Кремля. Они были
связаны с культом предшественников Геронтия — митрополитов Филиппа и Ионы.
Искусно подогреваемый митрополичьей кафедрой религиозный ажиотаж привел и к
незапланированному «чуду» — «исцелению» немого у гробницы митрополита
Феогноста. Однако прославление Феогноста как святого натолкнулось на резкое
противодействие великого князя Ивана III и митрополита Геронтия. Оба они, по
свидетельству летописца, весьма необычно отреагировали на известие о «чуде»:
«неверием одержими беша, не повелеша звонити и всему городу славити его».
Несколько лет спустя, закончив постройку нового
Успенского собора, князь и митрополит вновь дружно выразили пренебрежение к
памяти Феогноста. В то время как мощи других «святых» митрополитов поместили в
возвышавшихся над полом собора богато украшенных саркофагах, покрытых шитыми
золотом покровами с их изображением, прах Феогноста был зарыт в землю, а
надгробная плита ничем не отмечена.
Демонстративное пренебрежение к памяти Феогноста со
стороны московских правителей отчасти объяснялось тем, что он был родом грек,
а Московская Русь уже в 1448 г. разорвала церковную зависимость от Константинополя
и не любила о ней вспоминать. Однако дело было не только в происхождении
митрополита. Из летописей и семейных преданий Иван III знал и о его
политической деятельности, о весьма сложных отношениях с московскими князьями.
Именно в этом скрывалась главная причина возмутившего набожного летописца
«неверия» Ивана III в святость Феогноста.
Для того чтобы разобраться в этой странной истории,
необходимо покинуть эпоху Ивана III и углубиться в прошлое еще на полтора
столетия. Там, во временах Ивана Калиты, лежит разгадка тайны забытого
«чудотворца».
15 августа 1327 г. принадлежит к числу таких дат,
которые находятся как бы на переломе исторических процессов. В этот день
пересеклась история Москвы и Твери. Отсюда развитие Москвы идет по крутой восходящей
линии. Тверь после событий 1327 г. никогда уже не смогла вернуть себе
утраченное первенство в Северо-Восточной Руси.
В то время как в Москве готовились к празднику по
случаю освящения нового собора, в Твери назревали события совсем иного порядка.
Весной 1327 г. тверской князь Александр Михайлович сел на великое княжение во
Владимире. Обеспокоенный усилением Твери, хан Узбек присылает в город своего
воеводу Чол-хана (в русском произношении — Шевкала, Щелкана) с отрядом. По
своему обыкновению, ордынцы чинили жителям всяческие обиды и притеснения.
Князь Александр успокаивал людей, призывал их к смирению и покорности, однако
терпение тверичей было на исходе. Как это часто случается в истории, великие события
начались с мелких, незначительных происшествий, которые, непостижимым образом
цепляясь друг за друга, постепенно превращались в грозную лавину. Некий дьякон
по прозвищу Дудко рано утром, когда еще только собирался праздничный торг,
повел лошадь к Волге, чтобы напоить ее. Случившиеся на его пути татары,
завидев «кобылицу молодую и зело тучную», без лишних слов отняли лошадь.
«Дьякон же очень огорчился и стал вопить: «Люди тверские, не выдавайте!»—
повествует летописец.— И началась между ними драка. Татары же, надеясь на свою
власть, пустили в ход мечи, и тотчас сбежались люди, и началось возмущение. И
ударили во все колокола, стали вечем, и восстал город, и сразу же собрался весь
народ. И возник мятеж, и кликнули тверичи и стали избивать татар, где кого
поймают, пока не убили самого Шевкала. Убивали же всех подряд, не оставили и
вестника, кроме пастухов, пасших на поле стада коней. Те взяли лучших жеребцов
и быстро бежали в Москву, а оттуда в Орду, и там возвестили о кончине Шевкала».
Узнав о тверском восстании и гибели Чол-хана, который,
по некоторым сведениям, доводился ему родственником, взбешенный Узбек приказал
казнить оказавшегося в это время на свою беду в Орде русского князя Ивана
Ярославича Рязанского. Затем он распорядился собрать для похода на Русь 5
туменов — 50 тысяч конных воинов. Великий князь Александр Михайлович Тверской
с семьей и боярами поспешил уехать в Новгород. Однако там ему было отказано в
убежище. Лишь гордый и независимый Псков принял к себе опального князя. Братья
Александра — Константин и Василий, пережидая грозу, отсиживались в отдаленной
новгородской крепости Ладоге.
Оставляя за собой длинный кровавый след, ордынские
каратели прошли по тверской земле. Они сожгли Тверь, Кашин и другие тверские
города. Увлекшись грабежом, татары опустошили и соседнюю с тверским княжеством
новоторжскую волость. Устрашенные новгородцы, узнав о приближении ордынцев,
поспешили откупиться 2 тысячами серебряных рублей и богатыми дарами.
Наконец, нагруженная добычей ордынская «рать» ушла,
угоняя с собой тысячи пленных. Вскоре Русь узнала о небывалом решении хана:
владения великого князя владимирского были поделены на две части между
московским князем Иваном Даниловичем и суздальским князем Александром Васильевичем.
Первому достались Новгород (где обычно
князем признавали великого князя Владимирского) и Кострома, второму—
Владимир, Нижний Новгород и Городец. Этим разделом хан стремился ослабить Русь,
создать излюбленную ордынской дипломатией ситуацию соперничества между двумя
сильнейшими русскими князьями.
Для Ивана Калиты решение хана было хотя и не полной,
но очень важной победой. Его соправитель, суеверный и недалекий суздальский
князь Александр, не был серьезным соперником. Основной враг, Тверь, по меньшей
мере на несколько лет вышла из борьбы.
Итак, судьба вновь оказывалась благосклонной к Ивану
Даниловичу. Перед ним открывались немыслимые прежде возможности. Важно было
лишь не упустить их, не спугнуть неловким движением сказочную Жар-Птицу, опустившуюся
на верхушку московского княжеского терема. Калита неплохо разбирался в людях,
знал, кого и чем можно привлечь на свою сторону. Однако в той сложной,
масштабной политической игре, которую он начинал, была одна темная, неподвластная
ему фигура— новый митрополит грек Феогност.
Приезд на Русь нового митрополита не вызвал особой
радости у Ивана Калиты. По-видимому, он ожидал увидеть на кафедре совсем
другого человека—некоего архимандрита Феодора, которого в конце жизни Петр
наметил своим преемником. Некоторые историки полагают, что этот Феодор был ставленником
московского князя. Примечателен и сам факт появления «наследника Петра».
Церковные правила запрещают передавать митрополичью кафедру «по наследству»,
от одного лица — к другому. Несмотря на это, русские митрополиты XIV—XV вв.
постоянно намечали себе преемника и всячески домогались у патриарха его утверждения.
|