Утро 3 февраля 1356 года надолго запомнилось
московскому люду. В синий рассветный час обнаружили посреди пустынной городской
площади распростертого человека. Опознать его труда не составило: всяк знал в
лицо тысяцкого Алексея Петровича Босоволкова по прозвищу Хвост. Страшное дело:
второй на Москве человек после великого князя и лежит в снегу, уже и остыл.
Скриплые шаги вмиг рассыпались по дворам, по заулкам.
Ой, люди, что-то будет — тысяцкого убито!..
Пока созывали старших бояр к Ивану Ивановичу на совет
и дознание, в гостиных дворах да в посадских улицах уже само собой, подсказки
не ждя судился тысячегласный суд... Это кому же помешал Алексей Петрович, кому
не угодил в чем? Купцам ли? Нет, ничего худого они от него не знали. Черному
люду? И им грех было жаловаться на своего тысяцкого. Судил по правде, не
обдирал до нитки, свою главную заботу — защищать право горожан перед лицом
князя и боярства — всегда держал в уме. Может, великому князю был неугоден? Но
кто же, как не сам Иван Иванович, утвердил его тысяцким сразу после смерти
старшего своего брата.
Вот Семену Ивановичу, тому, точно, Алексей в свое
время крепко чем-то досадил, хотя поначалу и меж ними все было складно: даже в
Тверь, за невестой своей, за Марией князь Семен доверил ехать Босоволкову. Лишь
потом — на посаде вряд ли знали толком, за что, — Гордый отнял у Алексея
Петровича должность тысяцкого, и она досталась старшему из Вельяминовых,
Василию Васильевичу. Скорее всего не знали посадские и еще одного
обстоятельства: на смертном одре Семен Иванович просил братьев и в духовную
свою велел вписать, чтобы неугодного ему Алексея Хвоста и они на службу к себе
не принимали, ни самого, ни детей его.
Зато Василий Вельяминов стоял тогда в числе послухов у
постели умирающего и наказ его знал. Сын и внук московских тысяцких, Василий
Васильевич сам служил в этом звании до Хвоста, а как вышла тому опала, князь
Семен опять вернул Вельяминову прежнюю власть и наказом своим предсмертным ее
подтвердил и упрочил.
Какая же решимость понадобилась Ивану Ивановичу, чтобы
вскоре по смерти брата пренебречь его просьбой и восстановить в тысяцких
Босоволкова, а шурина того места лишить! Боялся ли он, что слишком усиливается
боярский род Вельяминовых, или, напротив, опасался мнения народного, что
князь-де и родич его правят заодин, но в любом случае не оробел преступить
братнее слово.
Посадский люд мог совсем не знать или почти не знать
обстоятельств восстановления тысяцкого Алексея Петровича в его правах. Но, и не
зная их, о многом догадывался сметливый, лишь по наружности простоватый
московский народец. Мнения гуляли по улицам в полный голос, без утайки и на
одном перекрещивались: с бояр надо спрашивать вину... С каких? Да уж, знамо, не
со всех, а вот вельяминовская семейка, точно, замешана. Вишь, мало им славы!..
Не по злодейской ли славе Кучковичей соскучились, зарезавших князя Андрея
Боголюбского?.. Добавится же им славы. Добавится и огня под крышу, а то темно
что-то на Москве стало...
Возле горячих голов табунилась, закручиваясь в черные
воронки, посадская нищета, недовольная всем на свете — Ордой и пожарами, морами
и боярской скупостью. Метельный февральский жгут зашвыривал обрывки угроз на
богатые подворья. Запахло мятежом и весной.
Между тем у великого князя решили: пока не забуянил
обезглавленный посад и пока еще лед не потрескался на Москве-реке и крепок
накатанный зимник на Коломну и на Рязань, надо Василию Вельяминову с семьей не
мешкая собираться в отъезд. Теперь не время ему доказывать свою невиновность. С
Рязанью договорено, не обидят их там. А тем временем, глядишь, развеется молва,
недовольные уймутся. А правда, она и сама, без принуждения о себе заявит рано
или поздно.
Не исключено, что и Вельяминов постарался
соответствующим образом обставить свой отъезд. Не его-де отсылают, но он сам, в
обиде на подозрительную чернь, на завистников из боярского стана (а то и на
самого князя?), по собственной воле ныне покидает опостылевшую Москву.
Впрочем, трое его родных братьев, Федор по прозвищу
Воронец, Тимофей и Юрий, прозываемый Грунком, все боярского чину, не отъехали,
ибо за ними вины никто не числил.
|