Слово это, пахнущее куплей и продажей, выгодной
сделкой, больно хлестануло по самолюбию всех Вельяминовых, которые поспешили
откреститься от предателя. Возбудились горячие толки и в прочих боярских
семьях. Нет греха для честного слуги и воина постыдней измены! И что
рассчитывает получить Иван за иудин свой подвиг?
Рассчитывал он на многое. В Твери — не скупясь, с
размахом — уже делили Русь наново: великое Белое княжение — господину Михаилу
Александровичу! Вельяминову — чины высокие, волости богатые, Некомату — открытая
дорога в меховые и медвяные русские заказники... Под стать один другому
подобрались сообщники — сговорясь, киселей не разводили. Тем же великим постом
оба перебежчика подались в Орду к Мамаю с обещанием не возвращаться в Тверь без
великого ярлыка. Михаил подождал немного и, как только получил весть, что его
новые слуги благополучно миновали великокняжеские заставы, отбыл в Литву — к
сестре и зятю. Может, и напоследок пособит ему старый литовец? Случай-то верный
и вряд ли такой еще представится. Ольгерд по обыкновению был невозмутим,
непроницаем. Тверич не загостился в Вильно, распирало любопытство: Некомат
поклялся быть назад к середине лета.
И не обманул купчина! 14 июля, как по-писаному, его
насад приткнулся к тверской пристани. Вместе с Некоматом на берег выбрался
посол от Мамая прозвищем Ачихожа. Сердце Михаила Александровича толкнулось
сильно, как давеча нос лодки об измочаленную доску. Привезли!.. Великий ярлык
снова вернулся на свою тверскую отчизну. И отныне — навсегда! А Иван Вельяминов
где же?.. Он пока в Орде остался — киличеем Великой Твери, доверенным лицом
великого князя владимирского Михаила Александровича... Мамай обещал: помогу
своему верному улуснику Михаилу против Митьки.
В тот же самый день 14 июля — летописцы запомнили и
записали — до предела возбужденный, ликующий Михаил отправляет в Москву посла с
объявлением войны. Одновременно из Твери на стругах и насадах выходит рать,
воеводам которой предписано спуститься вниз по Волге и захватить Углече Поле.
Одновременно же уходит отряд вверх по Тверце, с тем чтобы посадить наместников
нового великого князя владимирского в Торжке. Исполнились все сроки! Наконец-то
десятилетия унижений позади. Только бы утвердиться незыблемо в своей законной
наследственной власти, и вся Русь воспрянет под щедрой и милостивой рукою
Твери. И колокол от золотого тверского Спаса, увезенный когда-то Калитой,
вернется на родину...
В воскресный день, 29 июля, утренней порой пошло на
ущерб солнце и закрылось совсем, будто круглым татарским щитом, и видели это
повсюду — на Боровицком холме и на устье Тверцы, у впадения Оки в Волгу и во
владычном дворе над Волховом. Засвинцовели, потемнели реки, синяя мгла упала на
деревья и на лица людей.
Если Дмитрий терял когда-нибудь — полностью или почти
полностью — присутствие духа и приходил в отчаяние, то такое могло случиться с
ним именно теперь — летом 1375 года. Ему еще не исполнилось двадцати пяти, он
прокняжил пятнадцать, и не было из них почти ни года, когда бы не накатывалось
на его землю ненастье. То с востока, от суздальско-нижегородских пределов
натягивало несколько лет подряд промозглой сырью. То — лишь заголубела
восточная сторона — пошли беспрерывные, подгоняющие друг друга тучи с тверского
и литовского северо-запада, а то и прямо с запада, через смоленские и брянские
земли, заволакивала непогодь. Не успели здесь наконец расчиститься окоемы, как
затучило рязанский берег. Прояснилась заокская даль, вздохнуть бы полной
грудью, ан нет! — опять резко задуло и понесло клочья хмари с тверского края. И
все это при том, что от начала до конца, ни на час не пропадая из виду, стояла
по-за рязанскими лесами и весь степной юг охватывала синяя стена ордынской
неминуемой грозы. Там пока лишь зарницы безмолвно полыхают да иногда доносится
сдавленный громный рокот. Туда бы, на юг только и смотреть, опасаясь пропустить
сдвиг и нарастание тяжкой стены. Но попробуй угляди, если ныне надо опять в
иную совсем сторону голову поворачивать — на Тверь!..
|