Русские летописи не содержат никаких подробностей о
первом пребывании Дмитрия в Орде. Мы не знаем даже, был ли он представлен хану
— Наурусу или Хидырю. В летние месяцы хан вполне мог кочевать по степным раздольям,
а не скучать в городской духоте. Но, возможно, новоиспеченный царь не был
настолько самоуверен и беспечен, чтобы надолго отлучаться из едва лишь
завоеванного Сарая, в котором, что ни особняк, то свой отпрыск непомерно
расплодившегося Чингисханова рода. Если хан все же пребывал теперь в ставке, то
туда же следовало отправляться и русским князьям, а не ждать до поздней осени
его возвращения в город.
Впрочем, некоторые подробности и обстоятельства
пребывания московского князя и его свиты в Улусе Джучи можно представить и без
оглядки на летописи. Прежде всего им следовало позаботиться о вручении
необходимых даров. Было известно, что у хана после первых подарков никогда
ничего не решалось. Там ждали, что будет принесено во второй и в третий раз.
Иногда князь-новичок, по неопытности раздарив сразу же все привезенное, с
трудом понаскребанное по отцовым сусекам, вынужден был занимать большие деньги
у великодушных сарайских заимодавцев и отправляться на базар, в ряды, где торговали
предметами, годными для подношений. При дворе любили, когда им дарят северных
охотничьих соколов, кровных кипчакских коней, а из мехов — русских горностаев,
булгарских соболей, киргизских белок. Но надо было еще заранее вызнать вкусы
того или иного лица. Иному, глядишь, и серебряная утварь обрыдла, и живым
пардусом его не удивишь.
Но, судя по всему, обстановка вокруг трона была сейчас
настолько неопределенной, личности эмиров ханского дивана настолько неясны, что
спутники Дмитрия не стали водить его по обычным кругам придворных церемоний. Не
стоило метать бисер перед всеми этими новоиспеченными царедворцами и востроглазыми
наложницами. Сегодня они нежатся в подвижной тени опахал, а завтра, глядишь,
сделаются пищей ахтубских налимов.
Бывалые москвичи постарались разыскать при дворе тех,
кого знавали не с худшей стороны по прежним наездам сюда. Не с худшей лишь в
том, конечно, смысле, что те постоянно выставляли себя доброжелателями
московских князей и даже иногда не прочь были подсказать совет, более или менее
ценный. Эти люди презрительно относились к затянувшейся грызне вокруг трона.
Они не жаловали нынешнего властелина, они знали имена и возможности еще полдюжины
разных охотников до ханского места. Они были уверены, что скоро вода в Ахтубе
отстоится и справедливый царь вернет Улусу Джучи былую славу, поколебленную
чумой 1353 года и нынешней грызней царьков; неплохо обученных рушить власть, но
не умеющих ее держать.
Как на одного из таких сильных ордынских людей
москвичам указывали на темника Мамая. Жаль, что в жилах его не течет ни единой
капли Чингисхановой крови, а то сидеть бы ему уже спокойно и твердо на царском
троне. Мамай обрел силу при Бердибеке, выгодно женившись на ханской сестре, а
став гурленем — ханским зятем, сумел быстро завязать связи с людьми, которые в
политике не стремятся торчать на виду, а, наоборот, всегда дают понять, что не
имеют никакого отношения к тому, что благодаря им лишь и делается. Мамай и сам
наловчился вести себя именно так. И сейчас уже поговаривали, что за чехардой
перемен на троне чувствуются четкие движения и его твердой, ни на минуту не
ослабевающей руки. Победят такие люди — и Москве хорошо, будет ее маленький
князь, внучок Калиты, великим владимирским... Словом, надо было московским
боярам на всякий случай запомнить это имя: Мамай.
...Как бы мало ни прожили они в Сарае, но уж
непременно должны были навестить здешнего православного епископа, владыку Ивана,
жившего возле русского храма на той же южной окраине города, где ютились
невольники-славяне.
Дмитрию заранее, должно быть, втолковано было, что
удивляться тут нечему: да, русская епископия существует в самой столице Улуса
Джучи, и существует уже давно, более ста лет. Почему это стало возможно?
Монголы-язычники некрепки в вере, шаманов боялся лишь простой люд, многие,
особенно из знатных, легко переметывались в иные веры. В числе завоевателей немало
оказалось несториан, приверженцев христианской ереси, давно уже разползшейся по
странам Востока. Остальные же были, как правило, безразличны к тому, каких
именно богов почитают покоренные ими народы. Можно верить в одного бога, как
булгары и евреи, можно — в единого в трех лицах, как русские, почитающие свою
Троицу, можно поклоняться огню, как персы, можно — каменным идолам, как
кипчаки, лишь бы жрецы всех этих племен внушали им уважение к ханской власти.
Лишь бы дань платилась исправно.
И хотя со времен Беркехана, принявшего ислам, новая
религия стала усиленно насаждаться по всему Улусу Джучи, вероисповедное
единомыслие и теперь не привилось. Сын Батыя несторианин Сартак, наехав как-то
в степи на ставку своего дяди Берке, отказался с ним встретиться под следующим
предлогом: «Ты мусульманин, я же держусь веры христианской; видеть лицо мусульманина
для меня несчастье». Берке-хан не жаловал «неверных»: по его приказу в
Самарканде погромили великое множество тамошних монголов-несториан. К
скоропостижной смерти Сартака он же, Берке, говорят, приложил руку. Не жаловал
противников ислама и великий хан Узбек. Воинственный дух Корана был ему куда
более по вкусу, чем призыв к милосердию и помилованию врагов.
Но вот католиков Узбек почему-то привечал, даже с
папой римским состоял в переписке, обменивался с ним дарами. Узбек строил в
своих городах мечети, и тут же рядом появлялись здания папских костелов и
монастырей. В Сарае одних лишь францисканских монастырей завелось тогда более
десятка. Что-то властно влекло воинов католической церкви в ордынскую столицу.
И происходило это в те самые десятилетия, когда с Запада все чаще стали беспокоить
русские пределы рыцари католических орденов.
Дед Дмитрия и дядя Семен, когда бывали в Сарае, много,
говорят, народу повыкупили из ордынской неволи, увезли с собой на Русь. Как и
теперь-то хотелось хоть кого-нибудь вызволить из кабалы.
Оставаться же долее в Орде смысла нет. Вот-вот, гляди,
новый хан объявится. Надо переждать замятию, пусть и без великого ярлыка
вернется московский князь в свой дом.
Еще при Узбеке кое-кто из ордынцев, воспитанных в
крепких несторианских семьях, стал тайно переходить на русскую службу.
Известно, что в день, когда убили князя Михаила Ярославича, та же участь
постигла и нескольких его слуг-татар, которые до конца остались верны своему
господину. Случаи ухода ордынцев на Русь участились с началом «великой
замятии». И теперь вот, в те самые дни, когда Дмитрий со спутниками, покинув
Сарай, плыл вверх по Волге, в том же направлении уходил навсегда ордынский
военачальник Секиз-бей (Черкизом прозовут его на Руси). Вначале со своим хорошо
вооруженным отрядом Черкиз вторгся было в мордовское Запьяние и построил тут
укрепленное поселение, окопав его рвом. Но через время он придет в Москву, попросит,
чтоб его крестили и приняли в число служилых людей великого князя московского.
Такие поступки по-своему свидетельствовали о страшной
неправоте существования государства-паразита. Наиболее совестливые из ордынцев,
чувствуя эту неправоту, искали и находили себе вторую родину на Руси.
Покинув Сарай в канун очередного дворцового переворота,
москвичи благополучно оставили за спиной самый ненадежный город мира, самую недолговечную
из столиц. Сарай самозабвенно гомонил, позвякивая золотыми дирхемами, звенел
тысячами бронзовых колокольчиков, привязанных к шеям караванных верблюдов. И
ничто, кажется, не предвещало, что этому необозримому городу-сновидению
существовать осталось всего четверть века.
|