Зачем же он их все-таки взял? «Сказание...» отвечает
на этот вопрос как будто не очень внятно: «...видения ради: аще что Бог случит,
имут поведати в дальных землях; и другая вещь: аще что прилучится, да сии
сотворяют по обычаю их».
Получается, что именитые купцы были приглашены как
свидетели, которые могли бы потом поведать о происшедшем, широко распространяя
именно московскую, именно русскую оценку похода и битвы.
Но, кажется, Дмитрий Иванович имел в виду не только и
даже не столько это. Академик А. А. Шахматов предложил более прозорливое
объяснение: «Великий князь взял с собою московских гостей сурожан, быть может,
для возможных дипломатических поручений».
Великий князь знал уже, что в армаде Мамая множество
иноземцев-наемников и что еще не исключена возможность каких-то переговоров, во
время которых сообразительность, сметка бывалых купцов, наконец, их познания в
самых разных языках окажутся крайне необходимы.
Купцы дошли до самого Куликова поля и, надо полагать,
стояли на нем с оружием в руках. Тому, что это были живые люди во плоти, а не
плод фантазии средневекового «романиста», можно найти подтверждение в
документах XV века, по которым известно, что в Москве проживали потомки
некоторых наших сурожан — купцы Иван Весяков, Дмитрий Саларев, Иван Шихов.
Отдаленные потомки Василия Капицы известны и в XX веке.
Сроки похода на Дон. Разногласия источников относительно сроков похода особенно бросаются в
глаза. Так, «Летописная повесть» дает всего три хронологические вехи: 20
августа — день выступления из Коломны; «за неделю до Семеня дни», то есть 25
августа — переправа войск через Оку; «за два дни до Рождества святыя
Богородица», то есть 5 сентября русская рать вышла к верховьям Дона.
Неизвестным остается день начала похода, хотя его как
будто несложно вычислить. Если от Коломны до усть-Лоласни добирались пять дней,
то уж никак не меньше должны были идти и от Москвы до Коломны.
Но мы помним, что 18 августа, «на Флора и Лавра» (это
число называют все списки «Сказания...»), Дмитрий провел в монастыре у Сергия
Радонежского и, следовательно, мог вернуться в Москву лишь на следующий день,
19 августа, причем не в первой его половине; скакать-то надо было около 70
верст.
Вообще «Сказание...» и вторящий ему Никоновский свод
дают совсем иной счет событий, нежели «Летописная повесть». Он отчасти
приводился в предыдущей главе, но стоит напомнить его:
31 июля — на
этот день великий князь московский назначил первоначальный срок сборав Коломне;
15 августа —
«всем людем быти на Коломну», по второму, дополнительному, приказу Дмитрия
Ивановича, также не осуществленному;
18 августа —
встреча с игуменом Сергием;
28 августа —
«и прииде князь велики на Коломну в суботу».
Последней дате доверять никак нельзя. Во-первых,
потому, что 28-е названо субботой, а в 1380 году на это число на самом деле
приходился четверг. Составитель Никоновской летописи, взявший число без
проверки из «Сказания...», кажется, и сам не вполне был уверен в его истинности
и потому «постеснялся» назвать день выхода ополчения из Москвы, который, по
«Сказанию...», приходился на 27 августа (!), «на паметь святого Пимена
Отходника». За одни сутки конно-пешее войско, обремененное обозами, никак не
могло покрыть расстояние от Москвы до Коломны, составляющее 115 километров. По
меньшей мере, для этого понадобилось бы двое, двое с половиной суток. Столь
позднюю дату прихода в Коломну нельзя принять и потому, что, как мы помним,
Дмитрий знал о намерениях Мамая встретиться с Ягайлом и Олегом у Оки 1 сентября
и потому прилагал все усилия, чтобы оказаться на месте предполагаемой встречи
«союзников» на несколько дней раньше.
Именно поэтому наиболее достоверной вехой, помогающей
преодолеть путаницу в промежуточных сроках похода, становится для нас указание
«Летописной повести» о том, что русские полки «начаша возитися за Оку за неделю
до Семеня дни», то есть 25 августа.
Итак, если исходить из того, что
18 августа
Дмитрий Иванович провел на Маковце у игумена Сергия, то в Москву он возвратился
лишь
19 августа и
поход мог начаться не раньше утра
20 августа.
На третий день,
22 августа,
войска прибыли в Коломну. Ранним утром
23 августа
состоялось уряжение воевод на Девичьем поле, после чего сразу же вышли в
направлении усть-Лопасни и на третий день,
25 августа,
достигли места переправы.
26 августа
перевозился через Оку Дмитрий со своим двором.
Далее сроки, названные в «Летописной повести» и в
«Сказании...», совпадают.
Состав и численность русского войска. По этому вопросу и в источниках, и в позднейшей
литературе также накопилось немало разногласящих друг с другом данных.
Установить истину тут особенно сложно. Известно, что по разным причинам —
уважительным и неуважительным — далеко не все русские княжества и города
участвовали в битве. Известно и другое: по прошествии десятилетий и даже веков
память о «неучастии» не переставала беспокоить потомков тех, кто почему-либо
уклонился от участия в походе и битве. И наоборот, причастность к великому
деянию становилась предметом родовой, городской и областнической гордости.
Многие родословные книги русских служилых людей выводили своих родоначальников
именно из числа витязей Куликова поля; можно сказать, что целая дубрава
генеалогических древ выросла из его почвы.
Исследователь древнерусской генеалогической письменности
академик С. Б. Веселовский обнаружил сомнительность некоторых из этих
родословных; чаемое в них выдавалось за действительное. Что ж, понятно и
извинительно это желание «прибавить» тех или иных людей, а то и целые княжеские
и городские полки к числу воинов, защищавших честь своей земли 8 сентября 1380
года. В. Н. Татищев в «Истории Российской», невольно поддавшись этому соблазну,
ввел в ряды русских ратников суздальско-нижегородского князя Дмитрия Константиновича
и целый новгородский полк.
Но в старинной песне не зря, кажется, пелось:
В великом Новегороде
Стоят мужи новгородския,
У святыя Софеи на площади,
Бьют вече великое,
Говорят мужи таково слово:
Уж нам не поспеть на пособь
К великому князю Димитрию...
Известно, что новгородские летописцы также ни слова не
говорят об участии в битве своих земляков.
Что же касается князя Дмитрия Константиновича, то, как
уже упоминалось, один из полков, суздальский, он все же прислал в помогу зятю.
Не исключена возможность, что по взаимной договоренности Дмитрию-Фоме поручалось
с остальными его воинами назирать нижегородский отрезок окского рубежа на
случай, если бы Мамай вздумал нанести отвлекающий удар по восточным пределам
Междуречья.
Но если уговора не было и Константиновичи с сыновьями
просто-напросто не захотели в полную силу поддержать московского родича? Увы, и
такого допущения нельзя исключать полностью. Не назревала ли подспудно уже
теперь та остуда в отношениях между Москвой и Нижним, которая выявится немного
позже, во время нашествия Тохтамыша?
В ослепительном зареве Куликовской победы многие
грустные политические обстоятельства, предшествовавшие и сопутствовавшие ей,
стали для потомков почти неразличимы. Тем более заслуживает внимания упорство
наших историков, которые, начиная с Карамзина, настойчиво отказывались от «украшенных»
представлений о битве и много и много раз трезво перепроверяли состав ее
подлинных участников, ставя под сомнение явно легендарные имена и полки. Так, в
числе вымышленных участников сражения оказались князья Стефан Новосельский, Дмитрий
Ростовский, Лев Курбский, Андрей Кемский, Глеб Каргопольский и Цыдонский,
существование которых не подтверждается ни летописями, ни другими документами
той эпохи.
|