Одно из сообщений заокской сторожи особенно
обеспокоило Дмитрия. Якобы Мамай на Семен-день, то есть 1 сентября, собирается
выйти к Оке и, соединившись на рязанском берегу с Олегом и Ягайлом,
переправляться на московскую сторону. Причем, судя по всему, встреча эта
назначена не напротив Коломны, где сейчас сосредоточилась большая часть
великокняжеского войска, и не напротив Серпухова, а где-то между ними, с тем
чтобы ратникам Дмитрия не удалось воспрепятствовать громоздкому и не на один
час рассчитанному перевозу ордынцев через Оку.
Конечно, переправы ни в коем случае нельзя было
допустить. Более того, надо было, как и два года назад, когда шли против
Бегича, постараться самим спокойно, без помех переправиться через Оку и
встретить Мамая на достаточном удалении от границы московской земли.
Если все же ордынцы успеют — или уже успели? — достичь
верховьев Дона, то скорее всего и дальше они будут двигаться все в том же
направлении, не забирая далеко ни влево, от Олега, ни вправо, от Ягайла, с
намерением выйти к Оке где-нибудь между устьями впадающих в нее Каширки и
Лопасни, то есть в самом на сегодняшний день слабозащищенном месте московского
рубежа.
Значит, как раз туда и надо идти от Коломны и идти как
можно быстрее, чтобы на несколько дней упредить появление в тех местах Мамая и
распорядиться этими запасными днями для встречного выхода к донскому Верху.
Удастся сделать так — и намного уменьшится вероятность
соединения ордынцев с их возможными союзниками. Своим выходом в Заочье великокняжеская
рать решительно отсечет Рязанское княжество и от Мамая, и от Ягайла, последний
же, не имея поддержки в лице рязанцев, пожалуй, тоже несколько поостынет в
своих намерениях.
Конечно, в противовес этому общему расчету можно было
бы выставить и несколько других оспоривающих его расчетов, начинающихся с «а
вдруг?..», «а если?..». И даже перетолковать в их пользу большинство донесений
разведки. Но сейчас было не до толкований. Сейчас спасительной была уверенность
одного, нескольких человек, увлекающая за собою всех.
Благодаря опыту летних сторожевых стояний на Оке и
опыту битвы на Воже Дмитрий и его соратники оказались сейчас гораздо свободней,
прозорливей в своих пространственно-временных расчетах, чем противная сторона.
Иными словами, за две недели до битвы и за многие десятки верст до ее места
Дмитрий в отличие от Мамая знал, где примерно и когда примерно они должны будут
встретиться.
Но что их уравнивало, так это то, что ни Дмитрий, ни
Мамай не знали, с каким все же числом ратников выйдут они друг против друга.
Дмитрий не знал пока точного числа потому, что войска
все прибывали и обещали прибывать. Совершенно очевидно, что сейчас он
располагал ратью, гораздо большей, чем при битве на Боже. Но была ли она
больше, чем та, что стояла пять лет назад под стенами Твери? Нескольких стягов
он недосчитывал. Не поспели (или не очень старались поспеть) новгородцы.
Отсутствовали (и, видимо, уже не появятся) братья Константиновичи с сыновьями.
Дмитрий-Фома отрядил под руку зятя только суздальский полк. Не пришли кашинцы
со своим князь-Василием.
Но зато полк тарусского князя Ивана Константиновича,
осаждавшего Тверь, и в этот раз явился на зов Москвы. Было много и совсем новых
людей: ратники, из Мурома, из Городца Мещерского... Был весь цвет Залесской
земли — звенигородцы, дмитровцы, владимирцы, ярославцы, ростовцы, суздальцы,
юрьевцы, переславльцы, стародубцы, угличане; были костромичи, белозерцы и
вологжане. Были верные князья и доблестные воеводы, именитые бояре из старых
родов, служивших еще Александру Ярославичу Невскому, и новички, ищущие чести;
были конные и пешие... Правда, число пешцев казалось Дмитрию Ивановичу
недостаточным. Из сообщений заокской сторожи он знал, что в войске Мамая против
обыкновения пехоты много, в том числе из наемников. Это значило, что при
решающей встрече ордынцы главный упор могут сделать не на привычном сшибе
конных тысяч, а на длительном, с борьбой за каждую пядь земли, столкновении
малоподвижных, но и малоуступчивых, устойчивых пехотных стен. Чем меньше при
таком столкновении окажется у русской стороны пешцев, тем больше всадников
придется ввязать в противостояние пехоте врага и, следовательно, тем свободнее
станет в своих действиях конница Мамая.
Необходимые поручения относительно добора пешей рати
даны, и может быть — это покажут ближайшие дни, — тут что-то еще удастся
подправить. А сейчас, в утро смотра войск на Девичьем поле, надо решить самые
неотложные задачи, и первейшая из них — уряжение воевод.
Удельные князья и их воеводы, естественно, остаются
при своих ратях. Но есть полки городские, великокняжеские, тот же юрьевский,
или костромской, или коломенский. Каждому из этих полков и нужно урядить
московского воеводу.
К коломенцам Дмитрий Иванович назначил своего
двоюродного брата Микулу Васильевича Вельяминова, сына покойного тысяцкого.
Почетным этим назначением — все-таки второй после столичного полк в московском
воинстве — великий князь еще раз подчеркивал: недавняя казнь предателя Ивана
Вельяминова ни в коем случае не ложится темным пятном на остальных отпрысков
старого рода. Надо выделить Микулу среди других, приободрить его, дать ему
возможность восстановить пошатнувшуюся было честь семьи.
В сводный владимирский и юрьевский полк уряжен
воеводой боярин Тимофей Васильевич, по прозвищу Волуй Окатьевич. Отец его
служил князю Семену Гордому, при кончине его стоял у изголовья княжеского
честным послухом и свидетелем. А дед воеводы, Окатий, Ивану Даниловичу был
верным рабом, за что и отметил его Калита милостями многими: в одном только
Московском уезде не менее дюжины деревень Окатьевых да Акатовых. Встали бы ныне
из праха дед с отцом, полюбовались бы на внука Тимоху Волуя, важно именуемого
всеми Тимофеем Васильичем, порадовались бы: не в обиде их род, не в запустении.
Боярину великокняжеского совета Ивану Родионовичу
Квашне достался костромской полк. «Вернейший паче всех», как отличали его
летописцы, Квашня действительно был одним из любимцев Дмитрия Ивановича.
Недаром еще в 1371 году, когда перед отправлением в Орду князь московский на
всякий случай составил духовную грамоту-завещание, Квашне в числе избранных послухов
было доверено присутствовать при скреплении грамоты печатью. Он происходил от
полубылинного уже, именитого киевлянина Родиона Нестеровича; тот, рассказывали,
пришел на службу к Калите почти с двухтысячной дружиной.
|