Тохтамыш
вступает в пределы Московского княжества. Сколько раз он уже слышал: «Москва
взбунтовалась», «предалась Литве», «приняла крыжацкую веру». Он посылает к
Москве своих людей – спросить, там ли Дмитрий Иванович? Москвичи же нисколько
не боятся прихода татар, громят винные склады, упиваются допьяна, всячески
дразнят татарский передовой отряд, и при этом надеются на неких князей, которые
вскоре соединятся и ударят в спину татарам. Разберемся, наконец, каких же
князей они имеют в виду.
Одним
из них был, несомненно, Дмитрий Константинович Нижегородский. Конечно, Остей и
московская верхушка не очень ему доверяли. Мало того, когда Дмитрий
Константинович предлагал (конечно же, исключительно для усиления
обороноспособности кремля) ввести в Москву свои суздальские и нижегородские
полки, то бояре вежливо, но упорно отказывали, говоря при этом что‑то вроде:
«Ты лучше в поле татарам в спину ударь, когда они к Москве подойдут. Ты ж их
повадки лучше всех нас знаешь, вот и найди момент. А в Кремль не надо. Тут и
так тесно. Мы уж как‑нибудь сами». Потому что стоило им пустить войска Дмитрия
Константиновича в Москву, стоило доверить ему хотя бы одни ворота в Кремле…
Нет, ему даже не пришлось бы открывать их и впускать в город своих добрых
дружочков – татар. Было бы достаточно одной угрозы сделать подобное. А имея
такую возможность, нижегородский князь уже сам назначал бы цену и держал руку
на горле у каждого из запершихся в Москве заговорщиков. И не как тогда, все
вместе, на совете, сказали князю «вон!», не как тогда, на вече, все вместе,
решили, кого призвать князем. К Дмитрию Константиновичу приходили бы поодиночке,
предавая и продавая друг друга, лишь бы сохранить свою жизнь, свое имущество,
видимость своего доброго имени. А потом, когда бы поток просящих за свою жизнь
иссяк, Дмитрий Константинович действительно впустил бы татар, чтобы резать и
убивать неугомонную взбунтовавшуюся чернь и самых гордых из мятежников – тех,
кто не смог перебороть себя и, вымаливая жизнь, приползти к нему на брюхе.
Ситуация
была очень близка к такой мрачной перспективе, и мятежники это понимали.
Поэтому и не пустили войска Дмитрия Константиновича в Москву. И вряд ли
надеялись на то, что он сам ударит в спину татарам. Вот если только вместе с
Владимиром Андреевичем… К Владимиру Андреевичу, видимо, посылали. Просили его
встать если не за мятежников, так хоть за Москву, против татар.
Но
Владимир Андреевич уже не верил в успех мятежа. В самом его начале он дал им
шанс. Когда татары появились у Оки и стали под стенами Серпухова переходить
реку вброд, люди Владимира Андреевича начали по ним стрельбу. Но мятежное
войско не пришло на помощь Серпухову. Никто не помешал татарам переправиться
через Оку в других – менее удобных местах. А ведь вполне могли помешать – через
сто лет на реке Угре русские войска не дадут татарам переправиться через
гораздо более мелкую, чем Ока, речку. Но мятежное войско, похоже, просто
разошлось, так как его руководители не сумели договориться между собой.
Татарские отряды обошли Серпухов со всех сторон и взяли его штурмом, а потом
Тохтамыш спокойно переправил основные силы.
Естественно,
что Владимиру Андреевичу не хотелось теперь ни подавлять бунт вместе с
Тохтамышем, ни защищать мятежников.
Москвичи
могли еще рассчитывать на помощь Андрея и Дмитрия Ольгердовичей и на Ягайло. Но
никто из них не пришел.
Когда
Тохтамыш подступил к стенам Москвы не только со своими татарами, но и с полками
Дмитрия Константиновича, москвичи «узрели силу великую и убоялись зело». Не
столько потому, что татар было много (как уже было доказано выше, их
численность была относительно невелика), сколько потому, что против них открыто
выступил тот, на чью помощь многие все еще надеялись.
Далее
происходит штурм Москвы. Дмитрия Константиновича, наверное, все время терзает
мысль: «Для кого Тохтамыш штурмует город? Понятно, что ради искоренения мятежа.
Но кому он отдаст город потом? Мне или Дмитрию Ивановичу?» Нижегородский князь
ждет. Он, да наверное и не он один, заглядывает царю Тохтамышу в глаза,
стремясь прочесть на непроницаемом, словно каменный идол, лице хоть намек.
Только тень неудовольствия в сторону Дмитрия Ивановича, и они бросятся, помчатся.
Ведь Дмитрия Донского изгнал собственный народ. Только жалкая горстка
сподвижников станет теперь его защищать. До Костромы так близко, и так легко
вспыхнут ее деревянные стены. Голову принесут царю на блюде, только намек…
И
царь, оторвавшись от созерцания суеты под белокаменными стенами кремля,
поворачивает голову. Он спрашивает у Дмитрия Константиновича:
– Как
здоровье моего любимого младшего брата, Димитрия Ивановича?.. Позаботьтесь о
его здоровье, любезный мой князь. Берегите его, как свой любимый Нижний
Новгород.
Все.
Больше нечего ждать. Тохтамыш проницателен. Услужливый, ловкий, приятный в
общении и всегда полезный Дмитрий Константинович и так будет ему верно служить.
Он всегда верно подчиняется силе, которую не в силах сломать. А на Москве царю
полезней простоватый и неуклюжий, упрямый и решительный Дмитрий Иванович,
обязанный ему, Тохтамышу, всем – даже Москвой и собственной жизнью.
Дмитрий
Константинович действительно никогда не восставал против необоримой силы.
Тохтамыш сейчас – такая сила. Дмитрий Иванович, раз его поддерживает Тохтамыш,
столь же силен… Эх, что ж они не убили Донского тогда, после военного совета!
Мертвого и царь ордынский не смог бы вернуть… Но теперь сетовать поздно. Пора
подумать о себе. И о тех, кто предал его, организатора заговора и мятежа, тех,
кто оттолкнул подставленное в трудную минуту плечо, тех, кто ударил кормящую
руку… тех, кто потом, проиграв войну, дергаясь от боли на дыбе, подробно
расскажет о заговоре и о степени причастности к нему нижегородского князя.
Дмитрий Константинович хотел еще жить, а для этого должны были умереть все те,
кто мог его выдать.
|