|
Глава І. МОНГОЛЬСКОЕ ЗАВОЕВАНИЕ
1. Всемирно значимые моменты монгольской
экспансии
Монгольская
экспансия XIII века была одним из важных и судьбоносных взрывов в истории
человечества, которые время от времени меняют судьбы мира. По масштабам своего
влияния на всемирную историю оно может быть соотнесено с варварскими
нашествиями V века, которые опрокинули Римскую империю, положив конец древнему
миру, а также с триумфальным маршем ислама в VII столетии. Несмотря на всю их
значимость для культурной и экономической истории Европы, крестовые походы, которые
представляли противоположное движение — контратаку христианского Запада против
ислама, достигли гораздо более ограниченных целей и принесли с собой меньшие
территориальные изменения, нежели арабский натиск, не говоря уже о монгольском
потопе.
Говорилось,
что монгольское вторжение «может быть описано поистине как одно из наиболее
ужасных несчастий, которые когда‑либо постигали человечество». И, разумеется,
когда мы думаем о таких плодах монгольской победы, как разорение стран с
древней культурой, подобных Китаю и Персии, о превращении частей процветающего
царства Хорезм (Туркестан) в пустыню, разрушении процветающих русских городов с
их передовой цивилизацией и, прежде всего, о тотальной резне в том случае,
когда нации пытались оказать сопротивление захватчикам, то нетрудно понять
ужас, наводившийся монголами в одинаковой степени как на мусульман, так и на
христиан. Даже если число мужчин, женщин и детей, убитых на пути их вторжения,
преувеличено хронистами, общее число жертв монгольских войн могло достигать
нескольких миллионов.
Счет
потерь шокирует. Ни одна территория и период истории не знали подобной
концентрации массовых убийств. И все же следует запомнить, что и противники
монголов не испытывали отвращения к кровопролитию. Со всеми своими высокими
идеалами и возвышающимися цивилизациями, как средневековая Европа, так и
средневековый Ближний Восток представляют на протяжении длительного периода
печальную хронику жестокости и варварства не только в войнах между нациями, но
и в подавлении религиозных и иных меньшинств внутри каждой нации. Более
того, — как свидетели двух мировых войн и двух революций — красной и
коричневой, мы знаем, что параллельно с технологическим прогрессом присутствует
значительный рост массовых убийств. Разумеется, наше «просвещенное» поколение
перекрыло рекорды Чингисхана и его полководцев. И не приходим ли мы постепенно,
судя по данным ежедневной прессы, к идее, что число смертей во второй мировой
войне будет значительно большим в глобальной войне с использованием новых
источников энергии, доступных нам?
Как
бы то ни было, монгольское нашествие было, конечно, ужасным несчастьем для
подвергшихся ему стран. Но описание трагических результатов человеческой
жестокости и безумия — не единственный долг историка; он должен изучать целостное
воздействие войн и революций на жизнь и историю человечества. Историки второй
мировой войны вовлечены сейчас не только в исчисление жертв и цены потерь, но
также и в широкое изучение правительственной и военной политики того времени и
влияния войны на мир. Точно также исследователь монгольского нашествия должен
рассматривать как сам мрачный террор, принесенный им человечеству, так и его
влияние на азиатские и европейские нации. Не будет преувеличением сказать, что
большая часть Старого Света — огромное пространство от берегов Тихого океана до
Адриатического побережья, от Китая до Венгрии — было поглощено монголами на
длительный или короткий период, в зависимости от силы монгольского захвата.
Курс истории множества могучих азиатских и европейских наций внезапно
изменился, а итоги и последствия монгольского владычества ощущались столетиями
в Китае, Персии и Руси.
В
то время как нации Запада трепетали при первых вестях о монгольском нашествии
на Русь, и еще более, когда волна прилива достигла Польши и Венгрии, Западная
Европа была одним из немногих уголков Старого Света, не затронутых крутой
переменой за рубежами. Более того, натиск на запад турок‑османов в конце XIV и
XV столетий был, с точки зрения истории, побочным продуктом монгольской
экспансии. Османское завоевание Константинополя (1453 г.) гораздо более
впечатлило западные нации, нежели разграбление Киева монголами два столетия
назад. Хотя монгольские всадники подошли близко к воротам Вены, они не остались
там надолго; но опасность для Вены со стороны османских турок длилась до конца
XVII века. В этой косвенной форме последствия монгольского натиска угрожали
Западной Европе почти столь же долго, как они терроризировали Русь. И следует
напомнить, что Константинополь — теперь известный как Стамбул — все еще
находится в турецких руках. Конечно, благодаря странной иронии судьбы, Стамбул
сегодня рассматривается как оплот западного мира, в то время как — «святая
Москва» стала для многих жителей Запада столицей неверных и оплотом
отвратительного Востока.
Картина
истории, однако, не является всецело черно‑белой. В любом конфликте между
нациями никогда не бывает так, чтобы негодяи были на одной стороне, а герои —
на другой. Существуют объективные силы, затрагивающие в равной мере политику
добрых и злых правителей. Составляющие исторический процесс силы используют
каждый возможный канал. Как указывает сэр Генри Ховарт, монголы принадлежали
"к тем твердым, мускулистым расам, взращенным среди нужды и тяжелых
обстоятельств, в крови которых присутствует хороший элемент железа и которые
периодически посылаются для уничтожения живущих в роскоши и достатке; для того,
чтобы оставить пепелища от искусств и культуры, которые способны взрасти лишь
под сенью богатства и легких жизненных обстоятельств... Подобно чуме и голоду,
монголы были, по сути, мотором уничтожения; и если это и болезненная,
угнетающая при чтении история, она все же необходима, при условии нашего
желания понять великий путь человеческого прогресса ". По мнению сэра
Генри, радикальные методы, примененные монголами, послужили цели обновления
загадочных обществ, подвергшихся агрессии. Процветание этих народов "было
пустым и претенциозным, их величие было заметным, но поверхностным сиянием, и
больное тело нуждалось в остром средстве излечения; надвигающаяся апоплексия
могла быть, возможно, отсрочена интенсивным кровопусканием, деморализованные
города должны были быть приправлены солью, а их обитатели подвергнуться
вливанию свежих потоков сильной крови из незараженной пустыни ".
Это
— пример аргумента «крови и железа», который служил столетия в интерпретации
социологической функции войн в истории. Существует, однако, более позитивный
аспект исторической роли монгольской экспансии. Объединив большую часть Евразии
под единым правлением, монголы преуспели, хотя и на относительно недолгий
период, в обеспечении безопасности великого сухопутного пути из Китая к
Средиземноморью. Естественным результатом монгольского мира стал определенный
культурный обмен между Китаем, Ближним Востоком и Европой. «У меня нет
сомнений, — говорит Ховарт, ‑... что искусство печати, морской компас,
огнестрельное оружие и многие другие детали социальной жизни были не открытием
Европы, а импортированы при посредстве монгольского влияния с Дальнего
Востока». Как пишет турецкий историк А. Зеки Валиди Тоган, — «вторжение
турок и монголов... не было всеобщей катастрофой. Оно акцентировало
исторический момент, на протяжении которого новые регионы вошли в орбиту
цивилизации».
Социологическая
экспансия монголов стала последней великой волной западной эмиграции
евразийских кочевников. Монголы последовали путем скифов, сарматов, гуннов; им
предшествовали в понтийских степях печенеги и половцы. Арабская экспансия VII
столетия была параллельным натиском иной группы кочевников.
Принимая
во внимание масштабность территории, завоеванной монголами, мы можем сказать,
что монгольская фаза кочевнической экспансии составила кульминацию этих
натисков. Однако первоначальные монгольские племена, объединенные Темучином
(Чингисханом), были численно не сильнее печенегов и половцев. В чем же причины
ошеломляющего успеха монгольского натиска? Каким образом случилось, что нация,
насчитывающая не более миллиона человек, завоевала большинство иных наций с
общим населением около ста миллионов? Одной из побудительных причин для монгольского
воина была его часть в военной добыче, но этот мотив поведения относится в
равной степени и к воинам иных кочевых племен. Среди главных условий успеха
монголов были неподготовленность их соперников, отсутствие единства
немонгольского мира и неспособность других понять устремленный характер
монгольского натиска. Другой причиной было совершенство армейской организации,
достигнутое Чингисханом. До изобретения пороха и огнестрельного оружия немногие
нации могли создавать и поддерживать силу, тактически и стратегически равную
монгольской кавалерии или способную соперничать с ней в духе и воле к
завоеваниям.
Внезапный
взрыв агрессии среди монголов в начале тринадцатого столетия все еще остается
психологической загадкой. Если использовать аналогию с физической наукой,
взорвался сгусток психической энергии. Общепринято, что начальная сила арабской
экспансии VII века, говоря психологически, была производной от рвения и
фанатизма новой религии. Но Чингисхан не принадлежал ни к одной из великих
укоренившихся церквей; его называли язычником как мусульмане, так и христиане.
Его религиозная политика состояла в веротерпимости относительно всех
исповеданий. Традиционные верования монголов являли собою смесь шаманизма и
поклонения Небу. Во все критические моменты своей жизни Чингисхан вспоминал
«Вечное Голубое Небо». Но он не позволял шаманам вмешиваться в государственные
дела. Итак, мы не можем сказать, что Чингисхан принадлежал к шаманистской
«церкви»; наоборот, он полагал, что связь между ним и церковью была личной. И
это понимание было сопряжено с осознанием собственной миссии — завоевать мир,
чтобы установить в нем универсальное состояние мира. Это было глобальной
задачей; и по крайней мере некоторые народы исламского Ближнего Востока и
христианского Запада, уставшие от внутренней борьбы и постоянных войн, должны
были находиться под ее впечатлением. Историк XIII в. Аб‑уль‑Фарадж так
комментировал ведущую идею Чингисхана: "...в поведении, подобном его,
монгольская вера в Бога проявила себя. И благодаря этому они завоевывали и
будут завоевывать ".
Суммируя,
мы можем сказать, что Чингисхан был вдохновлен религиозным чувством, связанным
с идеалом универсального государства. Его религиозность не может быть, однако,
названа государственной религией, поскольку психологически связь между ним и
Богом была прямой, а не через какую‑либо традиционную церковь. На этой почве
Гиббон даже счел возможным охарактеризовать религию Чингисхана как «систему
чистого теизма и совершенной терпимости». Сравнивая ее с законами Чингисхана,
он говорит: «Именно религия Чингиза более всего заслуживает нашего восторга и
аплодисментов».
|