|
Отрок Иоанн
Был
человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн.
Иоанн,
1,6.
Князь
Даниил Московский умер, как и жил, – скромно. И день выбрал – словно подгадал.
Шел Великий пост, время скорби и покаяния, когда все православные предавались размышлениям
о своих грехах, о неизбежной смерти и Страшном суде. Уже отзвучал в церквах
горестный Великий канон преподобного Андрея Критского, прошла первая,
Федоровская седмица поста, а за ней и вторая. Наступила третья седмица,
именуемая в народе «Безымянной». Во вторник Даниила не стало. Летопись
сообщает: «В лето 6812 (от Рождества Христова – 1304‑е, однако в
действительности 1303‑е) месяца марта в 5, в великое говение («говение» – пост,
от слова «говеть», то есть поститься. – Н. Б.), на безымянной неделе во
вторник, преставился князь Данило Александрович» (25, 85).
В
этот день по богослужебному уставу не положено было совершать литургии. Читали
только некоторые тексты из Священного Писания да жития святых. 5 марта церковью
чествовался один из самых неприметных святых – мученик Конон Градарь, а
попросту – Огородник.
Неуловимый
как тень, Даниил остался таким и после смерти. Он бесследно растворился во
времени, не оставив даже последнего следа – тяжелого могильного камня, возле
которого любят постоять в задумчивости торопливые потомки. Согласно «Степенной
книге» его похоронили в Данило‑вом монастыре, а по другим источникам – в
Архангельском соборе московского Кремля. Именно так утверждает, например,
Симеоновская летопись, хорошо сохранившая летописную традицию ранней Москвы.
«Преставился князь Данило Александрович ... и положен бысть в церкви святого
Михаила на Москве, в своей отчине» (25, 85).
На
похоронах Даниила присутствовали его младшие сыновья – Александр, Борис, Иван и
Афанасий. (Старший, Юрий, был в это время в Переяславле.) В старинных
родословных росписях указаны еще два сына Даниила – Семен и Андрей (139, 637).
Однако летописи о них ничего не знают.
Возможно,
они умерли в младенчестве. Нет сведений и о женской линии потомства Даниила.
Имел ли Иван Калита сестер – неизвестно.
Весть
о кончине отца застала Юрия в Переяславле‑Залес‑ском. Он стерег город, только
что перешедший под власть князей московского дома, от возможного внезапного
нападения неприятеля – великого князя Андрея Александровича.
Переяславцы,
не желавшие иметь своим князем Андрея Александровича – злейшего врага их
прежних правителей, Дмитрия Александровича и Ивана Дмитриевича, – всеми силами
поддерживали москвичей, боялись лишиться их покровительства. Летопись говорит,
что они попросту не отпустили князя Юрия Даниловича на похороны отца, опасаясь,
что в его отсутствие город захватит великокняжеская рать. Узнав о кончине
Даниила, переяславцы «яшася за сына его за Юрья, и не пустиша его ис Переславля
на погребение отца его» (22, 174).
Такова
была обратная сторона княжеской службы. Родовые, вотчинные интересы всегда
ставились выше, чем личные. Святые человеческие чувства – любовь, преданность,
привязанность – отступали перед железной логикой власти, понимаемой не только
как служение родовым интересам, но и как вечное предстояние перед Богом.
Исполненный христианского сострадания летописец не преминул отметить на примере
случая с Юрием невыносимую тяжесть княжеского бремени.
Среди
стоявших у гроба Даниила юных сыновей, братьев Даниловичей, был и герой нашего
повествования – будущий «собиратель Руси» Иван Калита.
Это
музыкально звучащее прозвище князя Ивана, в котором отразилось характерное
московское «аканье», пристало к нему, должно быть, очень рано. Оно дано было
Ивану за доброту и сострадание к несчастным – достоинства, которые обычно
проявляются вместе с первыми ростками характера.
Как
рассказывал позднее своим ученикам игумен Пафну‑тий Боровский (умер в 1477
году), Иван Данилович был прозван Калитой «сего ради: бе бо милостив зело и
ношаше при поясе калиту, всегда насыпану сребрениц, и, куда шествуя, даяше
нищим, сколько вымется» (3, 27).
Когда
родился княжич Иван – достоверно неизвестно. Летописцы не отметили такое
малозначительное событие, как появление на свет еще одного, четвертого сына в семье
Даниила Московского. Вероятно, это произошло около 1288 года. К этой дате
приводят наблюдения над некоторыми последующими событиями. В 1296 году в
результате договоренности между сильнейшими русскими князьями на съезде во
Владимире великий князь Андрей Александрович уступил своему младшему брату
Даниилу новгородский стол. Это решение великого князя было вынужденным.
Недовольные Андреевым правлением новгородцы незадолго перед тем изгнали из
города его наместников и послали к Даниилу в Москву своих послов с предложением
занять новгородский стол. Не имея достаточно сил для борьбы с тремя
противниками одновременно – Даниилом Московским, его союзником Михаилом
Тверским и Новгородом, – великий князь счел за лучшее временно уступить.
В
одной древней новгородской рукописи имеется уникальная запись, проливающая свет
на эти события. «В лето 6804 (1296) индикта 10 при владыце Клименте, при
посаднице Андрее съгониша новгородци наместников Андреевых с Городища (место
близ Новгорода, где находилась княжеская резиденция. – Н. Б.), не хотяше князя
Андрея. И послаша новгородци по князя Данилья на Москву, зовуще его на стол в
Новгород на свою отчину. И приела князь переже себе сына своего в свое место
именем Ивана» (141, 150).
Князь
Даниил недолго сидел на новгородском столе. Политическая ситуация менялась в те
годы очень быстро. Известно, что в 1298 году в Новгороде уже вновь был принят
великий князь Андрей Александрович. Вначале он сам приехал на берега Волхова, а
затем оставил здесь вместо себя своего сына Бориса (10,90). Даниил Московский
не попал даже в летописный список новгородских князей (10, 471). И все же за
эти год‑два княжич Иван успел впервые появиться на исторической сцене и
получить полезный жизненный опыт. Знаменательно, что его дебют состоялся в
Новгороде – городе, который позднее всегда будет находиться в центре внимания
князя Ивана.
Конечно,
в 1296 году Иван еще не играл самостоятельной роли в новгородских делах. Его
пребыванием на Волхове Даниил лишь как бы обозначал свое политическое
присутствие здесь. Все дела со знатью Новгорода (источники называют ее «триста
золотых поясов») вели бояре из свиты московского княжича. Такую символическую
миссию в Новгороде княжеские сыновья могли исполнять в возрасте не ранее 7 лет.
Так, например, Александр Невский был оставлен отцом в Новгороде, когда ему было
около 8 лет, а сам Невский послал в Новгород сына Дмитрия в возрасте около 9
лет. Примерно столько же было, по‑видимому, и княжичу Ивану в 1296 году.
Не
вполне понятно, почему Даниил отправил на Волхов именно Ивана, тогда как у него
имелись три более взрослых сына – Юрий, Александр и Борис. В. А. Кучкин
объясняет это тем, что Иван был не четвертым, как принято думать, а вторым
сыном Даниила. Историк предполагает также, что Юрий Данилович в 1296 году
находился в Орде у Ногая и потому в Новгород пришлось посылать не его, а
следующего по старшинству Даниловича – Ивана (94, 99). Однако данное построение
не находит подтверждения в источниках, которые единодушно называют Ивана
четвертым сыном Даниила Александровича.
По‑видимому,
Даниил особо выделял Ивана среди своих сыновей и готовил именно его (а не
старшего сына, как это было принято) для трудной роли новгородского князя. То
ощущение собственной богоизбранности, которое воодушевляло князя Ивана на
протяжении всей его жизни, обычно зарождается в детстве. Оно подкрепляется
различными провиденциальными совпадениями, необычными явлениями и знамениями.
Но главными воспитателями этого чувства должны быть все же родители. Как часто
именно они своим особым отношением к ребенку предопределяют его судьбу!
День
рождения княжича Ивана определить еще труднее, чем год его появления на свет.
Однако и здесь можно найти в источниках некоторые косвенные указания,
приоткрывающие истину. На печатях Ивана Калиты изображен его патрональный святой,
которого большинство исследователей определяет как Иоанна Предтечу (48, 61).
Таким образом можно думать, что княжич Иван был назван в честь «ангела
пустыни». Известно, что имя для младенца в княжеских семьях подбиралось по
месяцеслову, как правило, не отходя далее восьми дней вперед или назад от дня
рождения. Существовал определенный, довольно узкий круг «княжеских» имен, за
пределы которого выходить было не принято. Бытовавший в домонгольской Руси
обычай давать князю два имени – славянское и греческое, церковное – в XIII веке
постепенно исчезает (хотя рязанские князья придерживались его до XV века).
Определить
день рождения Калиты по одному только признаку – патрональности Иоанна Предтечи
– невозможно. Однако источники дают еще одну подсказку.
Известно,
что перед смертью Иван Калита принял монашеский постриг и вместе с ним новое,
монашеское имя – Анания. Так же поступил и старший сын Калиты Семен, умерший 27
апреля 1353 года. Незадолго до кончины он принял постриг с именем Созонта. Над
этими именами стоит задуматься. В XIII – XFV веках монашеские имена давались
достаточно произвольно, без связи с предыдущим именем человека. Иногда
монашеское имя соответствовало имени того святого, чья память праздновалась в
день пострижения. Однако и это не было обязательным. Александр Невский перед
кончиной принял постриг с именем Алексия. Между тем ни в день его смерти, ни за
несколько дней перед ним нет памяти святого Алексия.
Монашеское
имя князя Семена было обусловлено днем его рождения. Летописи сообщают, что он
появился на свет 7 сентября 1317 года – в день святого Созонта.
День
рождения, несомненно, был особым днем в княжеских семьях. И хотя основное
торжество приходилось на «день ангела» (день памяти святого, в честь которого
человек был назван), – почитали и святого, чье празднование совершалось в день
рождения. Известен, например, нагрудный образок царевича Ивана, старшего сына
Ивана Грозного. На лицевой его стороне – преподобный Иоанн Лествичник, во имя
которого царевич был назван, а на оборотной – святой Марк, епископ
Арефусийский, и святой Кирилл‑диакон. Их память приходилась на день рождения
царевича (113, 231).
Продолжая
эту цепь рассуждений, заметим, что в московской кляжеской семье очень сильна
была преемственность, почитание предков. Князь Семен весьма чтил своего отца
Ивана Калиту, во всем следовал его заветам и даже в завещании умолял братьев
хранить духовную традицию семьи. Сыновья Калиты скрепляли свои договоры
целованием креста «у отня гроба» – у могилы отца.
|