Ермолинская летопись рассказывает о событиях в Ярославле
в другом — реалистическом — ключе: «Си бо чюдотворцы явишася не на добро всем
князем Ярославским: простилися со всеми своими отчинами на век, подавали их
великому князю Ивану Васильевичу. А князь великий против их отчины подавал им
волости и села. А из старины печаловался о них князю великому старому Алексей
Полуектович, дьяк великого князя, чтобы отчина та не за ними была. А после того
в том же граде Ярославли явися новый чюдотворец, Иоанн Огафонович Сущей,
созиратай Ярославской земли: у кого село добро, ин отнял, а у кого деревня
добра, ин отнял да отписал на великого князя: а кто будет сам добр, боярин или
сын боярский, ин его самого записал. А иных его чюдес множество не мощно
исписати ни исчести…»
Несмотря на рекомендации дьяка Алексея Полуектова, великий
князь Василий не пошел на прямую ликвидацию Ярославского княжества — это сделал
его наследник. Наместником в Ярославле стал знаменитый воевода князь Иван
Стрига Оболенский (в летописном тексте он фигурирует под псевдонимом Иван
Агафонович Сущий). В его деятельности можно отметить два основных момента.
Во-первых, Стрига активно вмешивается в структуру феодального землевладения и
класса феодалов Ярославской земли, пересматривая ее в интересах московского
правительства. Фактически он создает на ярославских землях новую систему
служилого землевладения, тесно связанную с великим князем Московским, разрушая
тем самым старую, традиционную удельно-вотчинную систему землевладения
ярославских князей, их бояр и детей боярских. Ярославские князья на наших
глазах превращаются из суверенных удельных государей в бояр и воевод великого
князя Московского. Сообщение Ермолинской летописи об обмене удельных княжеских
вотчин на новые земли, получаемые из рук великого князя, заслуживает особого
внимания. Эго — первое известное нам свидетельство о том пересмотре феодального
землевладения и статуса землевладельцев, который затем станет одним из основных
средств укрепления и расширения социально-политической опоры великокняжеской власти,
одним из важнейших методов борьбы против отживающей, но живучей
удельно-вотчинной традиции.
На примере Ярославской земли видно, что деградация
удельных князей и переход их в новое качество служилых людей великого князя —
процесс не только стихийный, вызываемый распадом уделов в нисходящих поколениях.
Этому процессу способствует активная политика московского правительства и его
представителей на местах, направленная на преодоление местной удельной традиции
в интересах централизации Русской земли.
Новая московская политика касается не только самих
феодалов и их земель. В литературе хорошо известна грамота великого князя «в
Ярославль боярину… и наместнику князю Ивану Васильевичу, и в волости
волостелем, и… тивуном, и… заказником». Грамота дана по челобитью игумена
Троицкого Сергиева монастыря: «…что деи отказываете люди в мою отчину в
Ярославль межи Юрьева дни из их села из Федоровского из Нерехты и из деревень».
В связи с этим великий князь и велит своему наместнику князю Стриге Оболенскому
и его людям, чтобы они «тех их людей межи Юрьева дни не отказывали». Эта
грамота обычно интерпретируется в плане истории крестьянского закрепощения.
Однако возможно подойти к ней и с других позиций.
Грамоту следует рассматривать в связи с деятельностью
Стриги Оболенского по реорганизации феодального землевладения в Ярославском
уезде. Новый наместник не только верстает на московскую службу местных
феодалов, не только отнимает вотчины у непригодных к этой службе. Он сам и его
люди вторгаются и во внутреннюю жизнь ярославских вотчин — перезывают крестьян
от их владельцев на земли великого князя, не считаясь при этом ни с интересами
местных феодалов, ни с традицией, ограничивающей время перехода крестьян одним
сроком в году (Юрьевым днем). Это очень важная черта новой великокняжеской
политики на землях бывших удельных княжеств. Поощряемые новой московской
администрацией, дававшей им обычные в таких случаях льготы, крестьяне уходят из
вотчин местных владельцев в «отчину» великого князя — Ярославль, т.е. в первую
очередь на «черные» земли, непосредственно подчиненные государству. Растет
население «черных» волостей — растут и доходы великокняжеской казны: ведь от
ряда платежей и повинностей вотчинные крестьяне освобождались в пользу своих
владельцев. Если даже крупнейший на Руси Троицкий монастырь, чьи земли были
расположены в соседнем Костромском уезде, был обеспокоен такими мерами
наместничьей администрации, то как же они были чувствительны для местных
феодалов средней руки?
Переходя из вотчин феодалов на «черные» земли,
крестьяне меняли свой статус. Они получали значительно большую степень личной и
хозяйственной независимости — становились членами волостной крестьянской
общины, сохранявшей остатки древней крестьянской свободы. Борьба «черной»
волости за свои земли — одна из основных черт аграрной истории Руси последних
десятилетий XV в. Эти земли попадали в руки феодалов в первой половине XV в. зачастую
путем прямых захватов пустовавших крестьянских участков — мор и «рати» ударяли
по ним больнее, чем по привилегированной вотчине. Новые тяглецы не только
обогащают казну великого князя, но и укрепляют саму общину, повышают ее
хозяйственный потенциал, усиливают возможности в борьбе за свои земли.
Распахиваются новые участки, оживают пустоши, возникают починки. Растет
социально-экономическая база для объединения Руси.
Судя по примеру Ярославской земли, ликвидация старых
княжеских уделов — сложный многосторонний процесс. Слияние уделов с Московским
великим княжением сопровождалось пересмотром феодального землевладения,
структуры класса феодалов, изменениями в юридическом и экономическом положении
крестьян. В наших источниках мы можем различить лишь бледные контуры этой
политики великого князя.
Когда в конце XIV в. под власть великого князя
Московского перешло Нижегородское княжество, на землях его, по-видимому, не
произошло сколько-нибудь существенных изменений. Во всяком случае, в источниках
на это нет никакого намека. Именно сохранение старой системы удельно-княжеского
землевладения и старого вассалитета (только переадресованного теперь Москве)
было, надо полагать, одной из главных причин крайней живучести местной
княжеской традиции — борьба за Нижний Новгород и Суздаль затянулась на десятки
лет. Иван III подходил к присоединению уделов по-другому: теперь в них меняется
не только политическая власть, но и социально-экономическая структура. В бывших
уделах происходят коренные, необратимые перемены.
Начались они и в самой Москве. «Лето 6973 (1464 г. — Ю. А.),
сентября 13, Федосей митрополит остави митрополью, сниде в монастырь…» — гласит
лаконичная заметка официозной Московской летописи. Добровольное оставление
митрополитом своей кафедры — уникальный случай в истории русской церкви. Что же
случилось осенью 1464 г.?
Митрополит Феодосий пробыл на кафедре всего три с
половиной года. Бывший ростовский архиепископ, а еще раньше — архимандрит
кремлевского Чудова монастыря, он возглавил русскую церковь после кончины Ионы.
3 мая 1461 г.
он был поставлен на митрополию по избранию епископов Русской земли. Нет
сомнения, что Феодосий пользовался авторитетом в глазах великокняжеской семьи:
в свое время он был духовником великой княгини Софьи Витовтовны, матери Василия
Темного, и свидетелем при составлении ее завещания (1453 г.). Феодосий обладал,
по-видимому, независимым и твердым характером и умел принимать самостоятельные
решения. В бытность свою архиепископом он имел серьезный конфликт с
митрополитом Ионой: по своей воле, в нарушение канона, разрешил есть мясо в
«повечерие Богоявления» (вечером 5 января). За это вольнодумство митрополит
хотел лишить его сана. Но великая княгиня Мария Ярославна «отпечаловала»
архиепископа — он сохранил кафедру, подарив за это своей «печальнице» село
Петровское.
Почему же этот сильный и близкий к верхам человек
оставил митрополию? Единственное объяснение дает Софийско-Львовская летопись,
автор которой, как уже отмечалось, был близок к митрополичьему двору и, как
правило, хорошо осведомлен в делах церковной политики: «Федосей того ради
оставил (митрополию. — Ю. А.), занеже восхоте попов и дияконов нужею
навести на Божий путь: начах в всякую неделю ззывати и учити по святым
правилом, и вдовцом, и дияконом и попом, повеле стричися, а иже у кого
наложницы будяху, тех мучаше без милости, и священьство снимая с них, и
продаваше их. А церквей много наставлено, а попы не хотяше делать рукоделиа, но
всякой в попы — тем ся и кормяху, и въследоваху плотским похотем… И встужиша людие,
многи бо церкви без попов, и начата его проклинати…»
Итак, непосредственным поводом для отставки
митрополита был его острый конфликт с приходским духовенством Москвы и с
людьми, которые «начата его проклинати». Без оговорок и комментариев эта версия
принята в историографии. Даже В. О. Ключевский под влиянием усвоенного им
безрадостного взгляда на «умственное состояние русского церковного общества во
второй половине XV в.» увидел в отставке Феодосия только следствие его
«бесплодной борьбы» с «бесчинием духовенства московской епархии».
Присмотримся к источнику поближе. Ввиду уникальности
сведений, приводимых летописью, трудно определить степень их фактической
достоверности. Но во всяком случае они представляются достаточно
правдоподобными — в нашем распоряжении нет данных, прямо или косвенно их
опровергающих. В рассказе об уходе митрополита Феодосия обращают на себя
внимание три момента. Во-первых, это рассуждения о размножившихся на Москве
церквах и о службе в них как альтернативе производительному труду. Рост числа
московских церквей и приходов — весьма важное явление. Это — отражение роста
самого города, прежде всего посада, торгово-ремесленного населения, создававшего
для себя новые приходские церкви. Автор летописного рассказа явно имел в виду
демократическую, беднейшую часть духовенства — для кого же еще труд крестьянина
или ремесленника мог быть реальной перспективой?
Именно рост числа таких церквей и их причта,
относительно малоквалифицированного и малодисциплинированного в глазах
митрополита, и был причиной попыток последнего жестокими мерами укрепить
церковную дисциплину. Однако эти попытки потерпели полную неудачу. Общественное
мнение Москвы не поддержало главу церкви, оно объективно оказалось на стороне
«недисциплинированных» попов — и это второй важный факт, приводимый известием.
Какие же социальные слои повлияли на формирование этого мнения, кто же начал
«проклинати» митрополита? Надо думать, в первую очередь — жители того же
растущего посада, на котором стояли церкви с «недисциплинированными» попами, —
именно эти церкви, а не кремлевские соборы оказывались без службы из-за
бескомпромиссной суровости митрополита.
Наконец, важен и последний момент: митрополит
Феодосий, видимо, не получил должной поддержки со стороны правительственной
власти. В конфликте с массой посадского населения великий князь оказался не на
стороне митрополита. Это, по всей вероятности, и было основной причиной его
неслыханного в истории русской митрополии шага — добровольного отречения от
власти и удаления в монастырь.
|