Княжеские доходы с Новгородской земли подробно
оговаривались: в Русу князья могли ездить «на третью зиму», в Ладогу — «на
третье лето», княжеская охота («звери гонити») допускалась в летнее время на
Взваде. Посылка осетринников и медоваров на Ладогу регулировалась «по старым
грамотам по крестным». Точно оговаривались и размеры пошлин княжеских «дворян»
(судебных исполнителей). Осуществляя вместе с посадником свои судебные функции
в Новгороде, великий князь мог «судей слати по волостям» только в Петров день —
«как пошло». На территории Новгородской земли великие князья и их «мужи»
владели только пожнями.
Ряд статей посвящен вопросам торговли: регулировались
размеры мыта на Суздальской земле, оговаривалось право «гостем гостити без
рубежа» со ссылкой на грамоту ордынского хана («по цесареве грамоте»), особо
подчеркивалась монополия новгородцев на торговлю «в Немецком дворе» и неприкосновенность
этого двора для великих князей: им «двора… не затворити, ни приставов не
приставливати». Новгородская «господа» намеревалась твердо держать в своих
руках внешнюю европейскую торговлю — один из главных источников своего
экономического могущества.
Что же со своей стороны новгородцы обещали великим
князьям в качестве реализации общего своего обязательства «княжение ваше
держати честно и грозно»? Во-первых, «не таити» княжеских пошлин. Во-вторых,
согласие на пребывание в Волоке (Вышнем) и Торжке княжеских тиунов наряду с
новгородскими («на своей части»). Как видим, никаких существенных, принципиально
новых черт в отношениях с великим князем новгородская «господа» не допускала,
несмотря на свое военное поражение и вызванные им просьбы о мире.
Московская грамота существенно отличается от
новгородской. Ее основное положение — установление суда на Городище по спорным
делам между людьми великого князя и новгородцами, причем окончательный арбитраж
в таких делах принадлежал великому князю совместно с посадником. Суд великокняжеского
наместника в Новгороде объявлялся неприкосновенным для новгородцев, за
исключением особых случаев — «ратной вести или город коли имут делати», т.е.
случаев, связанных с непосредственной обороной Новгорода. Принципиально новым
положением является отмена впредь «вечных» (вечевых) грамот и требование
запечатывать все акты великокняжеской печатью. Исполнение этих требований
значительно усиливало бы влияние великого князя на новгородские дела и ставило
бы их под его формальный контроль. Однако эти требования, растворенные в массе
других частных условий договора, носили, по-видимому, декларативный характер.
Во всяком случае, нет данных о том, что они действительно исполнялись
новгородцами: до нас дошли акты Господина Великого Новгорода, относящиеся ко
времени после Яжелбицкого мира и утвержденные без всякого участия
великокняжеских волостей: перемирная грамота 18 марта 1466 г. с ганзейскими
городами и жалованная грамота 1459—1469 гг. игумену Соловецкого монастыря Ионе
на острова в Белом море.
Яжелбицкий договор явился не более чем временным
компромиссом. Между великокняжеской властью и новгородской «господой» не было
достигнуто действительно прочного, эффективного согласия. Основные политические
институты боярской республики остались без какого-либо существенного изменения,
и московско-новгородские отношения продолжали сохранять противоречивый,
неустойчивый характер. Поездка Василия Темного с сыновьями Юрием и Андреем
Большим зимой 1460 г.
«миром» в Новгород была, по-видимому, попыткой московской стороны реализовать
продиктованные ею положения Яжелбицкого договора.
Едва ли эта попытка была успешной. Официальная
Московская летопись кратко сообщает, подчеркивая московско-новгородское
согласие, что Василий был принят «с великой честью». По данным Софийско-Львовской
летописи, приезд Василия вызвал бурную манифестацию на вече и заговор с целью
убийства великого князя и его сыновей. Однако архиепископу Ионе удалось отговорить
заговорщиков от исполнения этого замысла, угрожая расправой со стороны
оставшегося в Москве великого князя Ивана. Этот рассказ находит подтверждение в
Ермолинской летописи: нападение на воеводу Федора Басенка, возвращавшегося на
Городище после пира у посадника, и убийство его слуги «шильниками» были
сигналом; новгородцы «возмятошася и приидоша всем Новым Городом на великого
князя к Городищу». По словам летописца, они «чаяли, что князя великого сын
пришел ратью на них».
Сообщения этих летописей можно считать достаточно
правдоподобными. По всей вероятности, попытки великого князя осуществить свои
прерогативы, декларированные Яжелбицким договором, вызвали резкое обострение
антимосковских настроений и раскол новгородской правящей верхушки на умеренных
во главе с архиепископом — сторонников сохранения компромисса с Москвой и
крайних, требовавших полного разрыва с нею.
О наличии на рубеже 50—60-х годов стремления к
известной нормализации московско-новгородских отношений свидетельствует
упомянутый литературный памятник «Сказание об умершем отроке». Его герой
Григорий Тумгень получил избавление от смерти благодаря Варлааму Хутынскому —
наиболее почитаемому новгородскому святому. В «Сказании» подчеркивается, что Григорий,
постельничий великого князя, выходец из Рязани, сам был почитателем Варлаама. С
сюжетом этого произведения связано основание в 1461 г. церкви Варлаама
Хутынского в Кремле по повелению великого князя и начало почитания его в
Москве. «Сказание» отражает тенденцию к идеологическому единству Русской земли,
к стиранию политических и идеологических перегородок между отдельными землями:
выходец из Рязани служит великому князю Московскому, почитает новгородского
святого и сам великий князь способствует установлению культа этого святого в
Москве.
Тенденция к сближению проявляется не только в стольном
граде. Согласно «Житию» новгородского архиепископа Ионы, он «умысли… в вечные
памяти вписати» сюжет «Сказания об умершем отроке» в новую редакцию «Жития»
Варлаама Хутынского, поручив это Пахомию Логофету. Таким образом, к
идеологическому единству стремились и определенные круги новгородского общества
— сторонники сближения с Москвой. Одновременно в Новгороде началось
строительство церкви Сергия Радонежского — наиболее популярного московского
святого. Нельзя не упомянуть и о том, что, согласно «людской молве»,
приведенной в Ермолинской летописи, отравление Шемяки организовал посадник Исак
Борецкий, подкупив его повара. «Людская молва» заслуживает внимания: участие
посадника в убийстве Шемяки казалось в Москве правдоподобным — в 50-х годах
новгородский посадник мог быть доброхотом великого князя.
Но в целом политика новгородской «господы» в годы
после Яжелбицкого мира и похода «миром» Василия Темного носила выраженный
антивеликокняжеский характер. В московско-новгородских отношениях назревал
серьезный кризис. Новгородские бояре приглашали литовских князей на свои
«пригороды». Они с резким неодобрением отнеслись к подчинению Пскова великому
князю, последовавшему в те же зимние месяцы 1460 г.: «… взбуяшаяся Псковицы
в нестройне уме, наша братиа мнимая… задашася за великого князя», и не выразили
никакого желания участвовать в войне с Орденом за защиту Пскова.
Таким образом, власть «великого князя всея Руси» к
началу 60-х годов на Новгород фактически не распространялась. Подчинение этой
«отчины» носило чисто формальный характер, и вопреки распространенному в историографии
мнению Яжелбицкий договор не только не стал поворотным пунктом в политической
истории Новгорода в смысле укрепления влияния великого князя, но и, напротив,
способствовал активизации антимосковской тенденции в новгородской политике
(вероятно, именно благодаря своему компромиссному характеру).
Если «поход миром» 1460 г. в Новгород не привел
к существенным результатам в московско-новгородских отношениях, то в отношениях
Москвы с Псковом именно в это время произошел важный сдвиг. По сообщению Московской
летописи, великий князь Василий из Новгорода послал сына Юрия во Псков для
помощи против немцев. Псковичи приняли его с великой честью, посадили на
княжеский стол в Троицком соборе и вручили Довмонтов меч. Военная экспедиция
против Ордена, предпринятая московскими войсками, привела к быстрому заключению
мира на псковских условиях.
Псковские летописи освещают эти события гораздо
подробнее. Псковичи, узнав о прибытии Василия в Новгород, послали к нему
депутацию в составе двух посадников и бояр со всех концов бить челом о помощи
против агрессии Ордена и об утверждении находившегося в то время во Пскове
князя Александра Васильевича Чарторыйского наместником великого князя. Василий
Темный согласился на эту просьбу при условии присяги на свое имя со стороны Александра.
Категорический отказ последнего привел к его разрыву с Псковом и к отъезду из
города. Тогда-то и был послан во Псков князь Юрий Васильевич, торжественно
встреченный псковичами, которые «посадиша его на столе отца своего великого
князя Василия Васильевича». Юрий был принят псковичами не как собственно
псковский князь, а как представитель великого князя, олицетворяющий его особу.
Именно поэтому псковичи «биша челом господину князю великому Юрию Васильевичу»,
чтобы он от имени отца и от своего имени дал Пскову князя-наместника, в
качестве которого псковичи просили князя Ивана Васильевича Стригу Оболенского.
И князь Юрий «по повелению отца своего и брата Ивана» исполнил просьбу
псковичей. 23 марта во Псков прибыл новый князь-наместник, которому псковичи
«даша… всю княжу пошлину», а Стрига в свою очередь «целова крест ко Пскову по
всей псковской пошлине».
Значение событий 1460 г. в истории
московско-псковских отношений трудно переоценить. Разрывом с Александром
Чарторыйским Псков продемонстрировал стремление твердо следовать московской
ориентации. Правнук Ольгерда от его третьего сына Константина князь Александр
Васильевич Чарторыйский не мог не быть одиозной фигурой в глазах московского
правительства. В годы феодальной войны он был князем в Новгороде, и зимой 1452 г. новгородцы под его
руководством «много волостей великого князя повоеваша и пожгоша». Летом того же
года он в Новгороде женился на Марии, дочери Дмитрия Шемяки, а в январе —
феврале 1456 г.
стоял во главе новгородских войск во время войны с Василием Темным (не
участвуя, однако, в боевых действиях). Изгнанный в том же году из Новгорода (по
объяснению новгородского летописца, «перевет ли не вем держал еси к Низовцам»,
а фактически, вероятно, по требованию Москвы), он обосновался во Пскове. Посажение на стол князя
Юрия и принятие от него нового наместника означали фактически полное политическое
подчинение Господина Пскова великокняжеской власти. В то же время Псков, по
крайней мере по мысли своих непосредственных руководителей, полностью сохранял
свой внутренний суверенитет, свою «псковскую пошлину». Военно-политический союз
с Москвой на началах полного подчинения власти великого князя отнюдь не означал
какого-либо отхода от принципов псковского внутреннего самоуправления.
Псковская вечевая республика как таковая прочно входила в федерацию русских
земель, возглавляемую Москвой.
Кроме крупных, относительно самостоятельных феодальных
политических организмов, связанных с великим княжением Московским системой двусторонних
договорных отношений, к 60-м годам XV в. на Русской земле сохранялось множество
мелких княжеств — осколков старой политической системы великого княжения
Владимирского. Эта система, сложившаяся при ближайших потомках Всеволода Большое
Гнездо, к середине XV в. сохраняла реликтовый характер в виде уделов
многочисленных суздальских, ростовских, ярославских, белозерских и других
князей. Размножившиеся потомки некогда сильных удельных князей, они сохраняли
титулы и некоторые остатки княжеского суверенитета. В своей духовной Василий
Темный признавал часть Ростовской земли владением ростовских князей; он ничего
не говорил о Ярославском княжестве, тем самым молчаливо признавая его
относительную независимость. К 60-м годам эти княжества вплетались в новую
политическую систему великого княжества Московского.
|