Один из самых распространенных приемов любой
деспотической власти заключается в том, чтобы, отобрав у людей нечто
существенное (хлеб, землю, свободу, орудия труда), возвращать это небольшими
порциями в виде благодеяния. Именно так поступил и Иван IV. В разгар опричнины,
весной 1566 г., он возвратил Михаила Воротынского в Москву, вернул ему
часть удела и в качестве вознаграждения за выморочную часть брата Александра,
отошедшую "на государя", дал вотчины в нижнем течении Клязьмы.
Вернуть свободу Воротынский смог лишь благодаря тому, что за него поручились
некоторые бояре, а сам он покаялся перед царем в своих мнимых проступках.
В 1566–1571 гг. Воротынский исполнял обычный круг
обязанностей крупного воеводы: в ожидании набега крымских татар стоял с полками
то на Оке, то в Серпухове, то в Коломне. Одновременно он был одним из виднейших
руководителей земщины.
Между тем Ливонская война после взятия Полоцка в
1563 г. приняла затяжной характер. Польско-литовское правительство искало
путей к ее благополучному завершению не только на полях сражений, но и в
хитросплетениях дворцовых заговоров и интриг. Одна из таких интриг заключалась
в попытке организации боярского заговора с целью свержения Ивана IV с престола
(что, несомненно, было возможно лишь путем его убийства). Одним из руководителей
заговора намечен был князь Воротынский. Задуманная игра казалась беспроигрышной:
в случае успеха заговора новая власть должна была быть полна дружеских чувств к
Польше; в случае его разоблачения летели головы виднейших деятелей правительства
Ивана IV. Однако конюший боярин И. П. Челяднин, с которым начал переговоры
литовский лазутчик, по мнению некоторых историков, сам сообщил царю о происках
врагов (57, 124). Возможно, царь узнал об этих интригах и по другим сведениям.
Но никакой реальной вины за Воротынским он не обнаружил: воевода не собирался
вступать в какой-либо заговор. Он благополучно пережил новые вспышки репрессий,
связанные с "делом" митрополита Филиппа (1568 г.),
"заговором" князя Владимира Старицкого (1569 г.).
Что думал старый князь, глядя на творимые царем
расправы? Почему он, как и другие виднейшие земские бояре, не нашел средств для
обуздания обезумевшего самодержца? Ясно лишь одно: эти люди отнюдь не были
трусами, эгоистами. Но устранить Ивана IV мешала не только его вездесущая
охрана и тайная служба. Одна из самых слабых сторон русского национального
характера заключается в том, что перед лицом обстоятельств, требующих
соединения единомышленников и решительных действий, человеком вдруг овладевает
какая-то странная задумчивость, равнодушие ко всему, в том числе и к собственной
участи. Столько больших и малых тиранов сохраняли свою власть, пользуясь этим
печальным свойством "загадочной русской души"!
Ослабление обороноспособности России, вызванное
Ливонской войной и опричниной, неурожайными годами и эпидемией чумы,
воодушевляло крымских татар на новые набеги. Возрастание крымской угрозы
заставило правительство заняться укреплением и совершенствованием сторожевой
пограничной службы. По поручению царя эту работу возглавил Михаил Воротынский.
Соответствующий указ был обнародован 1 января 1571 г. Князь отнесся к новому
делу очень ответственно. Из всех пограничных городов в Москву были вызваны
ветераны сторожевой службы; на места для сбора необходимых сведений отправились
воеводы и дьяки Разрядного приказа. Собранный опыт лег в основу принятого 16
февраля 1571 г. "Боярского приговора о станичной и сторожевой
службе". Это был своего рода устав пограничной службы. Он точно определял
задачи сторож (постоянных застав) и станиц (разъездов), устанавливал строгие
наказания за халатное исполнение дозорными своих обязанностей. Нормы, принятые
в этом документе, действовали до конца XVII в. Их неуклонное выполнение
обеспечивало своевременное оповещение воевод и населения приграничной полосы о
приближении крымцев.
Как бы в насмешку над усилиями московского
правительства, крымский хан Девлет-Гирей весной 1571 г. предпринял большой
поход в русские земли. Основные силы царской армии были в этот момент заняты в
Ливонии. В городах по Оке стояло не более 6 тыс. воинов (40, 248). Сам
Иван IV со своей опричной гвардией находился в Серпухове. С ним был и
Воротынский.
В мае 1571 г., обойдя стороной хорошо укрепленный
район Серпухова, татары прорвались возле Калуги в глубь русских земель. Они
дошли до самой Москвы, оставленной Иваном IV на произвол судьбы. Царь уехал в
Ростов, предоставив земским воеводам самим управляться с крымцами. Опричное войско
в первых же стычках с татарами показало свою ненадежность. Намереваясь
затвориться в крепости, воеводы оттянули силы от "берега" к Москве.
Однако страшный пожар, зажженный стоявшими у стен татарами и распространившийся
повсюду из-за сильного ветра, испепелил почти весь город. Такого бедствия
Москва не знала со времен нашествия Тохтамыша в 1382 г.
Татары быстро покинули пепелище и стали отходить к
Оке. Не имея сил для сражения со всей ордой, Воротынский со своим полком шел
следом за ней, нападая на арьергарды и отбивая пленных.
В следующем году крымцы вновь решили напасть на
Москву. Хан самонадеянно заявлял о намерении покорить Русь, повторить Батыево
нашествие. На этот раз, имея подавляющее численное превосходство — до
100 тыс. против 20 тыс. русских воинов, крымцы двинулись прямо
"в лоб" русской обороне — на Серпухов. Князь Воротынский, командовавший
"береговыми" войсками, находился в Коломне. Сторожевая служба
своевременно сообщила о приближении орды. Перейдя Оку в районе Сенькина брода,
выше Серпухова, и отбросив стоявшие там русские отряды, Девлет-Гирей
стремительно направился к Москве по наезженной серпуховской дороге. Узнав об
этом, Воротынский принял смелое и единственно правильное в тех обстоятельствах
решение: собрав своих "береговых" воевод, идти вслед за крымцами и,
атакуя их с тыла и флангов, вызвать хана на генеральное сражение.
|