Правильно понять суть этой задачи, которую поставил
перед собой юный Дмитрий Московский, можно лишь ответив на коварный в своей
наивности вопрос: что такое монголо-татарское иго? Во всей обширной научной
литературе по этой теме на него, в сущности, нет убедительного ответа. Такое
положение во многом объясняется некоторыми особенностями письменных источников
XIII–XV вв. Парадоксально, но факт: русские летописи как бы не знают никакого
"ига". В отношении русских писателей XIII–XV вв. к Орде —
"Золотой" ее тогда никто не называл — есть нечто загадочное,
непонятное. О ней говорят как о чем-то постороннем, чуждом и малоинтересном.
Орда подается летописцами как некая "черная дыра", куда время от
времени исчезают и откуда потом появляются русские князья, откуда приходят и
куда возвращаются грозные "рати". Но что происходит там, на месте,
как выглядит Орда, как живет — все это скрыто стеной молчания летописцев. Нет и
самостоятельных литературных произведений на эту тему.
Нашим предкам нельзя отказать в любознательности и
стремлении записать новые впечатления. Русскими путешественниками
XIII–XV вв. подробно описаны Константинополь и Святая Земля, страны
Центральной Европы и даже далекая Индия. Однако не сохранилось ни одного
созданного русским человеком описания Орды. Что это: форма протеста угнетенных
или равнодушие к чему-то давно знакомому, почти "своему"? На этот
вопрос можно отвечать лишь гадательно…
Эта странная или, лучше сказать, непознанная черта
мироощущения русских людей XIII–XV вв. дает некоторые основания для самых
смелых предположений. В последнее время их высказывают все чаще. Одни считают,
что монголо-татарское иго — это миф, созданный историками для оправдания
вековой отсталости России; другие развивают идею о "добрососедских"
отношениях между Русью и Ордой. Существует мнение, что только с помощью татар
русские сумели остановить наступление западных и северо-западных соседей —
немцев, шведов и литовцев. Благодаря противодействию Орды был положен предел
католической экспансии на восток.
Несомненно, в этих построениях больше любви к
парадоксам и неприятия "школьной" системы оценок, нежели серьезных
аргументов. Однако слабое место современной исторической науки найдено точно:
понятие "монголо-татарское иго" давно нуждается в конкретизации. В
отношении к татарам, конечно, было очень много традиционного, восходящего ко
временам борьбы с половцами или печенегами. Военные столкновения не исключали
общения, а порой и породнения со степными соседями. Впрочем, все
предшественники монголо-татар были для Руси исключительно внешней опасностью.
Орда проникла внутрь: создала целую систему военно-политического воздействия на
положение дел в стране, разработала надежный механизм систематического сбора
налогов в свою казну.
В ситуации был и еще один принципиально новый момент —
религиозный. В отличие от печенегов, половцев и самих монголов времен
Чингисхана и Батыя, исповедовавших различные формы шаманизма, ордынская знать
XIV столетия была преимущественно мусульманской. Столица Орды во времена хана
Узбека (1313–1341) становится вполне мусульманским городом — со множеством
мечетей и медресе, с заунывными криками мулл, сзывающих правоверных на молитву.
Как складывались отношения между ордынским исламом и русским православием? И на
этот вопрос источники не дают ответа. Вся мусульманская тема словно вырвана из
летописей чьей-то властной рукой. Молчат о ней и другие русские письменные
источники XIII–XV вв. И это опять-таки позволяет строить самые различные
догадки.
Впрочем, даже если предположить, что молчание
источников отражает реальность: холодное безразличие русских к "вере
Магомета" и отсутствие какой-либо мусульманской проповеди на Руси, то и
тогда мы не можем уйти от очевидности: идея "священной войны" — эта
любимая идея западноевропейского средневековья — была слишком соблазнительной и
многообещающей, чтобы внук Калиты и его наставники могли оставить ее без
внимания. Не забудем, что Русь еще не уплатила дань охватившему всю Европу в
XII–XIII вв. лихорадочному энтузиазму крестовых походов.
Именно эта идея "священной войны" — и только
она одна! — могла наполнить конкретным содержанием то смутное ощущение
избранности, которое волновало юного Дмитрия Московского. Можно думать, что
жажда подвига "за веру" была не чужда и союзникам Дмитрия —
суздальским князьям. Их религиозный энтузиазм поддерживался проповедями
знаменитого подвижника Дионисия — игумена Печерского монастыря в Нижнем
Новгороде.
Однако, прежде чем начинать борьбу с Ордой, Москва и
Нижний Новгород должны были обезопасить себя от удара в спину, приведя к
покорности сильнейших русских князей. Это оказалось далеко не простым делом.
Попытка москвичей расправиться с молодым и энергичным тверским князем Михаилом
Александровичем, заманив его на переговоры, окончилась неудачей. Разъяренный
Михаил призвал на помощь литовского великого князя Ольгерда (1345–1377) —
своего шурина.
Тяжелая война с Литвой лишь в 1372 г. завершилась
благополучно для Москвы. Ольгерд, убедившись в невозможности захватить Москву
или подчинить своей власти ее князей, отказался от дальнейшей бессмысленной
вражды и заключил мир с Дмитрием.
|