|
Крымский след
Но
если мы согласимся с тем, что кружок еретиков появился в Москве до появления
там Алексея и Дениса и независимо от них, то нам необходимо выяснить, каким
образом «жидовская» ересь проникла в Кремль. Для этого от церковных дел
обратимся к внешней политике. Иван III и его дипломаты усердно и умело
налаживали сношения с балканскими государствами и Крымским ханством. В
результате образовалась антиказимировская коалиция Русь – Венгрия – Молдова –
Крым. Наиболее могущественным и последовательным союзником Москвы был хан
Менгли-Гирей, с которым русские соединялись в борьбе против еще одного общего
недруга – остатков Золотой Орды. Неудивительно, что в политике московского
двора на южном направлении ключевое значение имели отношения с Бахчисараем.
Первые
шаги по установлению союза с Крымом были предприняты Иваном III в
1472-73 гг. через кафинца Хозию Кокоса, тесно связанного с Менгли-Гиреем и
независимым княжеством Феодоро.
Полномочия
Кокоса не ограничивались крымскими делами. Через Крым русские послы
направлялись на Балканы, например посольство Штибора в Венгрию. Преимущественно
через Крым осуществлялись сношения с Молдавией. Таким образом, крымский
посланник вовлекался в обширный круг забот русской дипломатии. К.В. Базилевич
полагает, что Иван III очень дорожил услугами Хозии Кокоса, посылал ему
«поминки» и «жалованье» и в переговорах с ним соблюдал почти те же формы, как и
в сношениях с владетельными лицами.
Не
случайно в роли правительственного агента выступил кафинский купец. В конце XV
века генуэзская колония Кафа (Феодосия) с населением 70 тысяч жителей являлась
одним из крупнейших городов и торговых центров Восточной и Центральной Европы,
куда стекались торговцы и товары из множества государств, в том числе из русских
княжеств. Россия занимала значительное место в товарообороте Кафы. Когда весной
1492 года Иван III не отпустил торговых людей в Крым, кафинский паша исчислил
убыток в 60 тысяч алтын. Особенно широкий размах «сурожская» торговля Москвы с
Кафой и через Кафу приобрела именно во второй половине XV века. Кроме того, по
замечанию К. В. Базилевича, «Крым являлся очень удобным местом для собирания
политических новостей». Именно в Кафе сметливый человек получал редкую возможность
завязать обширные связи, получить самую разнообразную информацию, не будучи
заподозренным в чем-то предосудительном.
Другим
московским представителем в Крыму назывался известный нам Схария – как и Кокос,
уроженец Кафы, купец, иудей – или считавшийся таковьм в глазах православных
христиан. Схария не только имел большие международные связи, но и был отменно
подготовлен для дипломатической деятельности: знал итальянский, черкесский,
русский, латинский (на латыни написана его сохранившаяся грамота Иоанну III),
татарский, может быть, польский или литовский и еврейский (богослужебный)
языки.
Покровитель
Схарии Михаил Олелькович, вернувшись из Новгорода в Киев, не смог осесть в
родовом гнезде. Несмотря на просьбы киевлян, король Казимир повелел ему
отправиться в имение Копыль под Слуцком – современная Минская область
Белоруссии. Скорее всего деятельного Схарию не привлекало деревенское
затворничество, и он вернулся в Крым. Но штурм Кафы турецкими войсками в 1475
году и изгнание с ханского престола Менгли-Гирея могли заставить его покинуть
на время благословенный полуостров и вновь оказаться в литовских владениях.
В
1484 году Федор Курицын встретился со Схарией при дворе Менгли-Гирея,
вернувшего себе власть на рубеже 1478/1479 годов. Но была ли это первая встреча
московского дипломата и караимского ученого? Их пути могли пересечься в Киеве,
через который обычно следовали русские послы, где Схария был известен и в семье
Олельковичей, и при дворе господаря Стефана, о чем мы расскажем чуть позже.
Курицын с начала 60-х годов неоднократно бывал на Балканах, где знакомился со
многими примечательными людьми, в числе которых валашский господарь Влад III
Цепеш Дракула. (Позднее Курицын составит «Повесть о Дракуле» – первое
литературное произведение в ряду обширной «дракулиады».) Жадный до знаний и
свежих интеллектуальных впечатлений, дипломат имел возможность и желание
встретиться с таким известным в тех краях ученым, к числу которых, безусловно,
относился Схария. Он и познакомил Федора Васильевича со своими взглядами, а тот
уже стал основателем целого кружка в Москве. Сам выбор Кокоса и Схарии на роль
представителей русского правительства, по всей видимости, произошел при участии
Федора Курицына.
Помимо
упоминавшихся причин внешнеполитического свойства, побудивших великого князя и
молдавского господаря породниться, существовали иные обстоятельства,
способствовавшие браку Ивана Молодого и Елены Стефановны. На наш взгляд, с
большим основанием можно предположить связь между двумя известными фактами –
основанием новгородского кружка приближенным Михаила Олельковича и
покровительством, оказанным последователям Схарии племянницей казненного князя,
нежели отрицать существование таковой, предпочитая видеть в этом случайное
совпадение.
Первоначально
в качестве невесты Ивана Молодого рассматривалась дочь мангупского князя
Исаака, властителя княжества Феодоро, располагавшегося на юго-западе Крыма.
Именно Менгли-Гурей «рекомендовал» Исааку выступить с подобной инициативой, а
посредником в деле устройства этого брака выступил Хозия Кокос. Близость Кокоса
к крымскому хану и двору мангупских князей позволяет предположить, что Кокос
скоре являлся не техническим посредником, а одним из инициаторов заключения
этого брачного союза, который не состоялся вследствие османского нашествия на
Крым и падения Мангупа.
После
этого Ивану III поступило предложение от господаря Стефана выдать за Ивана
Молодого Елену, его дочь от брака с Марией Мангупской. Снова в жены Ивану
Молодому предлагают княжну с мангупскими корнями, и снова этому браку
содействует хан Менгли-Гирей. Если добавить к вышесказанному, что вся переписка
по поводу сватовства шла к Елене через Крым (здесь же останавливались послы на
пути ко двору Стефана), становится ясно, что матримониальные «маневры» в
треугольнике Крым – Молдова – Москва связаны между собой, и связующим звеном
выступают крымские агенты московского правительства, и в том числе Схария,
который, как мы полагаем, был принят при дворе Стефана Великого.
Заметим,
что в начале 60-х Стефан был ранен стрелой при осаде крепости Килия. Шли годы и
даже десятилетия, а рана не заживала. Все это время выписанным из Италии и
Германии врачам по странному стечению обстоятельств не удавалось попасть ко
двору господаря. В подобных обстоятельствах появление при дворе Стефана личного
лекаря-астролога его шурина Михаила Олельковича видится вполне вероятным. Но
злополучное ранение в конце концов стало причиной смерти Стефана, значит,
медицинское вмешательство Схарии (если оно имело место быть) окончилось
безрезультатно, что и вызвало гнев государя. В ту эпоху отношения между власть
имущими и питомцами Эскулапа складывались весьма непросто, в чем мы еще получим
возможность убедиться. В одном из писем к Иоанну III ученый караим жаловался на
то, что волошский воевода напал на него в пути, мучил «только что не до конца»
и ограбил начисто.
Этот
эпизод указывает не только на неприязненные отношения господаря к Схарии, но и
на факт знакомства. Стефан не грабил путников на больших дорогах, в данном
случае враждебные действия направлены конкретно против Схарии. Но если Схария
был принят при дворе Стефана, то его дочь Елена еще до прибытия на Русь имела
возможность познакомиться с ученым караимом и увлечься его идеями, либо попасть
под влияние схарианства через завербованных караимом неофитов из числа
придворных господаря. Не это ли обстоятельство повлияло на выбор невесты
наследника, сделанный Иваном опять же не без влияния Курицына или его
соратников? Рассказ о «совращении» Елены выглядит таким же лукавством, как и
«обольщение» Ивана в Новгороде и Курицына в Москве.
Именно
Елена могла выхлопотать у великого государя письменное приглашение Схарии
пожаловать в Москву, которое было ему передано с очередным посольством к
крымскому ханству в 1484 году. Курицына не только не было в Москве, долгое
время Федор Васильевич не подавал о себе никаких вестей, так что длительное
отсутствие дьяка вызвало беспокойство в Москве, и великому князю пришлось
послать человека в Венгрию узнать о его судьбе.
Приглашение
было повторено в 1487 году – очевидно, оно было сделано после возвращения
Курицына в Москву. Великий князь при этом не скупился на посулы: «…а как будешь
у нас, ож даст бог, наше жалованье к собе увидишь. А похочешь нам служити, и мы
тебя жаловати хотим, а не похочешь у нас быти, а всхочешь опять в свою землю
поехати, и мы тебя отпустим добровольно, не удержав». Вероятно, речь шла о
службе в качестве придворного врача и астролога. Несмотря на меры, предпринятые
послом в Крыму Дмитрием Шеиным, вплоть до ожидавшего на границе специального
охранного отряда, Схария в конце концов отказался перебраться в Москву, ссылаясь
на обремененность семьей. Возможно, Схария рассудил, что подобный визит
окажется небезопасным, и любезным приглашением не воспользовался.
Осторожность
оказалась нелишней. В том же 1487 году новгородский епископ Геннадий Гонзов
обнаружил очаг ереси в среде местного духовенства, однако в Москве его
тревожным сообщениям, казалось, придавали мало внимания. Архиепископ Геннадий,
сообщив о ереси в Москву, в том же 1487 г. написал послание епископу
Сарскому и По-донскому владыке Прохору, в котором призывал его: «Споборствуяй
по Христе Бозе и Пречистые Его Матере честнаго Ея образа в помощь
христоименитому православному христианину на еже хулою возносящихся на Господа
нашего Иисуса Христа и обезчестивших образ Пречистыя Владычица нашея Богородица
новгородскых еретиков жидовская мудръствующих». Дабы преодолеть московский
саботаж и своеобразный заговор молчания, Геннадий принялся в посланиях своим
коллегам – епархиальным владыкам – Нифонту Суздальскому, Филофею Пермскому,
Прохору Сарскому и Иосафу Ростовскому – горячо обличать пагубную ересь и
преступное бездействие московских духовных и светских властей.
В
это же время, а именно в 1488 году, появляется «Послание на жидов и на еретики»
основателя Сенной пустыни на Ладоге инока Саввы, которое представляло собой «компиляцию
из противоиудейских разделов Палеи Толковой и «Слова о законе и благодати»
киевского митрополита Илариона». Любопытно, что произведение адресовано боярину
Дмитрию Васильевичу Шеину, который отвечал за несостоявшуюся поездку Схарии в
Москву. Очевидно, Савва знал об этом обстоятельстве, что обусловило выбор
адресата.
Похоже,
что Савве были известны не только ужасные подробности злодеяний новгородской
секты (Савва подчинялся новгородской епархии), знал он и о покровительстве
еретикам со стороны супруги наследника. Огорченный этими известиями (Иван
Молодой помогал подвижнику в устроении пустыни) Савва поспешил предостеречь
неблагочестивых государей, предавших отеческую веру: «Аще бо царь, или князь,
или богат, или силный, аще и мнится, гордяся величеством маловременным сим, а
не поклоняется Богу нашему Спасу Господу Исусу Христу, написанному образу Его
на иконе и не причащается Тела и Крови Христовы, – той воистину раб есть и
проклят».
Настойчивость
новгородского владыки и гневные отзывы подвижников возымели наконец действие: в
1488 году был собран церковный собор для разбора дела трех еретиков, которые
сбежали от преследования Геннадия в Москву. Великий князь повелел бить их
кнутом, сослать обратно в Новгород и там разобраться с ними на местном соборе. По
сути, Геннадию указали на то, что он сам должен бороться с местными
«нестроениями». Епископа удручил столь скромный результат его усердных трудов,
тем более что вину за неуспех в борьбе с ересью ловкие московские интриганы
переложили на самого Геннадия.
|