Оказавшись «на особом счету» у московских духовных и
светских властей, Троицкий монастырь, вероятно, мог и совсем прекратить
собственное, основанное на труде иноков земледелие. Однако Сергий, понимая
«душеполезное» значение труда вообще и земледельческого труда в особенности, не
допускал его исчезновения. Напротив, он сам, показывая пример остальным, каждый
свободный час проводил с лопатой в руках на монастырском огороде.
Впрочем, не только в этом, но и во всем другом роль
Сергия как наставника, учителя с принятием «общего жития» резко возросла.
Вводимые в монастыре иерархия должностей, дисциплина и
единообразие могли погасить тот энтузиазм личного подвига, которым сильна была
созданная Сергием монашеская община. Однако маковецкие иноки и после установления
«общего жития» сумели сохранить дух подвижничества. Главная заслуга в этом
принадлежала их игумену. Его светлая личность служила своего рода «мерилом
праведным» для остальных иноков. «Сергий был великим устроителем монастырей:
своим смирением, терпеливым вниманием к людским нуждам и слабостям и неослабным
трудолюбием он умел не только установить в своей обители образцовый порядок
иноческого общежития, но и воспитать в своей братии дух самоотвержения и
энергии подвижничества», — справедливо отметил В. О. Ключевский (72,
234).
Как игумен, Сергий всячески избегал принуждения и
наказания. Призвав к себе монаха, виновного в том или ином проступке, он
беседовал с ним «не с яростию… но с тихостию и кротостию» (9, 340), желая
вызвать добровольное раскаяние.
Требуя послушания от других, игумен киновии сам должен
был показывать пример прилежного исполнения своих многочисленных и
разнообразных обязанностей. Он обязан был строго соблюдать устав и заповеди
святых отцов; блюсти равенство монахов, следя за тем, чтобы они не обзаводились
какой-либо собственностью; трижды в неделю говорить братьям поучения; кормить
нищих и давать приют странникам.
Игумену запрещалось: менять устав монастыря; иметь и
копить деньги; уделять мирянам что-либо из монастырского имущества; ездить на
коне; брататься и кумиться с мирянами; впускать женщину в монастырь, беседовать
с ней наедине и даже есть за одним столом; брать себе в келью
мальчика-прислужника; носить богатые одежды; тратить монастырские деньги на пышные
приемы знатных гостей; брать на себя обязанности других должностных лиц
монастыря; принимать важные решения единолично, без совета со «старцами».
Как и прочие монахи, игумен должен был иметь
«духовного отца». Его исповедь обычно принимал самый авторитетный из «старцев».
Не менее важным, чем соблюдение формальных требований
устава, была сама личность игумена: ее обаяние, ощущение внутренней силы и
«богоизбранности» — словом, все то, что в научной литературе принято обозначать
понятием «харизма».
Вероятно, Сергий далеко не сразу нашел верную линию
поведения как настоятель киновии. Это потребовало долгих поисков, раздумий.
Однако основное направление его работы над собой — смирение во имя братской
любви — определено было изначально. В этом отношении весьма интересна речь, с
которой Сергий обратился к братьям, став игуменом. Несомненно, он произнес
речь, стоя у порога киновии, ибо в условиях «безвластного» игуменства периода
«особного жития» ее положения теряют весь свой практический смысл.
Литературная форма этой речи, разумеется, результат
работы агиографа. Но самый дух ее — сергиевский, ибо не только во времена
Епифания Премудрого, но и в середине XV века, когда работал Пахомий Логофет,
воспоминания о «великом старце» были еще свежи в обители.
Речь Сергия кратка и соткана главным образом из слов
Иисуса. Но уже в самом их подборе можно видеть личное, Сергиевское начало. Оно
же — в прямой речи игумена. Здесь каждое слово дышит смирением. «Молите,
братие, о мне: грубости бо и неразумна исполнен есмь. Талант приах вышняго
Царя, о нем же и слово отдати ми есть» (9, 330).
Сергий вспоминает слова апостола Павла о торжестве
духовного начала над материальным, «плотью»: «Плод же духа: любовь, радость,
мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Гал.,
5, 22–23). Он признается в том, что испытывает страх перед возложенной на
него громадной ответственностью за своих иноков. Сможет ли он, подобно Иисусу,
сказать в конце пути: «Из тех, которых Ты мне дал, Я не погубил никого» (Иоанн,
18, 9)?
В поисках правильного пути Сергий, став руководителем
киновии, постоянно обращался к опыту преподобного Феодосия Печерского,
запечатленному в его Житии и Киево-Печерском патерике. Оба эти произведения
были широко распространены в монашеской среде и, несомненно, знакомы Сергию.
Сравнив жития обоих подвижников, можно заметить очень много общего в их поведении.
Думается, это не столько литературное заимствование, сколько подлинная
преемственность. Говоря о Сергии, Г. П. Федотов верно отмечает, что «образ
Феодосия Печерского явно проступает в нем, лишь более утончившийся и одухотворенный»
(105, 134).
Порядки строгого общежития исчезли в Киево-Печерском
монастыре вскоре после кончины Феодосия. На протяжении XII–XIII веков нет
сведений об их существовании в той или иной русской обители, за исключением
новгородского Антониева монастыря. И вот теперь на Маковце они как бы возродились
заново. В поведении Сергия как игумена отчетливо прослеживаются многие
феодосиевские традиции. Это и постоянный физический труд иноков и самого
игумена, и вечерние обходы игуменом монастыря для наблюдения за тем, что делают
братья в своих кельях («когождо их како житие»), и решительное вмешательство в
мирские дела во имя общего блага.
|