В своих размышлениях о свободе, равно как и в выводах,
Варфоломей был далеко не одинок. О том же и так же думали тогда многие, ибо
именно этот вопрос ставила во главу угла эпоха. Еще не имея сил для возвращения
«внешней свободы» — независимости, народ не смирился, не окаменел в равнодушной
покорности. Люди наиболее чуткие устремились на поиски иной, «внутренней
свободы» туда, где ее можно было обрести, — к Иисусу, к полному самоотречению
аскезы. Именно поэтому период монголо-татарского ига стал «золотым веком»
русской святости, эпохой, когда зажглось столько ярких имен на небосклоне
Русской Церкви.
«Чем больше человек удовлетворен здешним, тем меньше
он ощущает влечение к запредельному. Вот почему для пробуждения бывают нужны те
страдания и бедствия, которые разрушают иллюзию достигнутого смысла. Благополучие
всего чаще приводит к грубому житейскому материализму. Наоборот, духовный и в
особенности религиозный подъем обыкновенно зарождается среди тяжких
испытаний», — писал русский религиозный мыслитель Е. Н. Трубецкой (103,
80).
В этом рассуждении содержится мысль, очень важная для
правильного понимания всей жизни радонежского подвижника. Действительно,
расцвет монашества в XIV веке был одной из форм проявления того духовного
подъема, который наметился уже в эпоху Калиты и в полной мере проявился в
последней четверти столетия. Об этом же говорил и В. О. Ключевский в своей
речи, посвященной памяти Сергия Радонежского: «…Древнерусское монашество было
точным показателем нравственного состояния своего мирского общества: стремление
покидать мир усиливалось не оттого, что в миру скоплялись бедствия, а по мере
того, как в нем возвышались нравственные силы. Это значит, что русское
монашество было отречением от мира во имя идеалов, ему непосильных, а не
отрицанием мира во имя начал, ему враждебных» (71, 205).
Отшельники, бежавшие от «мира» в глухие леса, были,
сами того не сознавая, хранителями духовного огня, искры которого со временем
воспламенили всю Северо-Восточную Русь.
Решение Варфоломея уйти в лесную пустыню не было
бегством от мира. Это был шаг к утраченной свободе. Направление этого шага
определилось как складом характера Варфоломея, так и целой чередой внешних
обстоятельств его детства и отрочества. В вере он обрел свободу от
унизительного страха смерти, в отшельнической бедности виделась ему свобода от
произвола ордынской и московской власти.
|