На краю плащаницы, представляющей собой вклад жены
Дмитрия Шемяки в Юрьев монастырь, помещена надпись: «В лето 6957 индикта 7, как
был великий князь Дмитрии Юриевичь в Великом Новегороде и повелением великаго
князя наряжен бысть сии воздух в храм святаго великомученика Георгия того же
лета месяца августа в 23 день благоверною и его великою княгинею Софьею и при
с{ы}ну благоверном князя Иване…». Следовательно, к 23 августа
1450 г. (дата в стиле новгородской летописной традиции) Дмитрий Шемяка
находился уже в Новгороде.
С напряженной идеологической борьбой в конце 40-х
годов XV в. между Василием II и Дмитрием Шемякой связано возникновение
трех литературных произведений — Летописной повести о Куликовской битве, Слова
о Дмитрии Донском и Пространной редакции Повести о нашествии Тохтамыша. Как доказала
М.А. Салмина, Летописная повесть сложилась на основе рассказа Троицкой летописи
(свода 1409 г.) и содержалась в первоначальном виде в своде 1448 г.,
представленном Софийской I и Новгородской IV летописями. В
этом же своде находился и первоначальный текст Слова о Дмитрии.
А.А. Шахматов обосновал новгородское происхождение
свода 1448 г., хотя отмечал и общерусский его характер.
По М.Д. Приселкову, свод 1448 г. был митрополичьим, конец которого заменен
в Новгородской IV летописи новгородскими записями.
Я.С. Лурье считает свод общерусским. Нам
представляется все же, что прав А.А. Шахматов. Общерусский характер свода
1448 г. объясняется скорее всего тем, что его составитель принадлежал к
кругам, близким к Дмитрию Шемяке, претендовавшему (во всяком случае с середины
1445 г.) на обладание великим княжением на Руси.
Не случайно под 1434 г. в Софийской I летописи
младшей редакции великим князем называется как Юрий Дмитриевич, так и Василий
Васильевич. «Компромиссность» в отношении к Василию II и
галицким князьям, которую подметил Я.С. Лурье в своде 1448 г., характерна
и для новгородской политики этой поры. Возможно, именно с кругами, в которых
возник свод 1448 г., следует связывать и появление цикла произведений,
относящихся к Дмитрию Донскому. Ведь великий князь Дмитрий Иванович был
знаменем для князя Юрия и его сыновей.
М.А. Салмина считает, что Летописная повесть о
Мамаевом побоище сложилась в среде, близкой к Василию II: ее составитель как бы
сопоставлял этого великого князя с Дмитрием Донским, а рязанского князя Олега,
пособника татар, — с Дмитрием Шемякой. Но даже
благожелательные к московскому князю современники вряд ли могли обнаружить в
Василии Васильевиче, наведшем на Русь татар, черты его славного деда, а вот
сторонники Дмитрия Шемяки, который все время упрекал московского князя за
пособничество татарам, вполне могли сопоставить Василия II с Олегом Рязанским.
То же самое можно сказать и о Слове, посвященном
Дмитрию Донскому. Как установила М.А. Салмина, одним из источников этого
произведения было завещание Дмитрия Донского. Но ведь именно
князь Юрий Дмитриевич опирался на это завещание в споре о великом княжении в
Орде в 1431–1432 гг., тогда как И.Д. Всеволожский, представлявший интересы
Василия II, ссылался на волю хана и завещательное распоряжение отца Василия
Васильевича.
Для М.А. Салминой существенное значение имеют слова
«яже стол отца его, и деда, и прадеда» (Слово о Дмитрии Донском),
перекликающиеся с летописной фразой о том, что Василий II искал в Орде великого
княжения «по отечьству и дедьству». Но эта ссылка в
1431–1432 гг. имела лишь второстепенное значение.
А вот Дмитрий Шемяка искал престол, опираясь на права отца
(Юрия) и деда (Дмитрия Донского). Поэтому текст, приведенный М.А. Салминой, не
может быть однозначно интерпретирован. Панегирик же боярам,
вложенный в уста Дмитрия Донского, мог означать реверанс в сторону
новгородского боярства или, скажем, бояр, поддерживающих Шемяку, а не апологию
боярства вообще.
М.А. Салмина также доказала, что в тексте свода
1448 г. (списки Софийской I и Новгородской IV летописей) находилась
Пространная редакция Повести о нашествии Тохтамыша. Она убедительно связала ее
появление с событиями 40-х годов XV в. Повесть
рассказывает о том, «елико сдеяша татаре напасти и убытка Руси».
|