Город готовился к осаде. «И много бысть новгородцемь
пагубы». Как всегда, под защиту городских стен сбежались окрестные жители, даже
из Русы. Но в городе не оказалось запасов -«не бысть ржи на торгу в то время,
ни хлеба. Только пшеничный хлеб, и то по оскуду». Начался голод.
Междоусобица нарастала. «И разделишася людие, иней
хотяху за князя, а инии за короля за Литовьского». Началась «молва» на «лучших
людей»—это они «при-ведоша великого князя на Новгород». «Суди им, зачинающим
рать и обидящим нас»,— замечает по этому поводу летописец.
Некто Упадыш со своими «единомышленниками» заколотил
железом пять пушек на городской стене. Рассказ о казни «переветника» летописец
сопровождает нравоучением: «хощеть и богатитися, впадають во зло». Летописец не
сомневается в подкупе Упадыша («на "мьзды ли предавши врагом Новгород»).
Вполне возможно, так оно и было. Но сам по себе этот факт с несомненностью
свидетельствует о начинающемся моральном разложении защитников города, об
упадке воинского духа, нравственности и дисциплины. А ведь осада еще не
началась! На улицах города вспыхивали пожары. Горело на Яковле улицы, на
Боркове (где жили Борецкие), на Кузьмодемьянской...
Нет, не готов был город к осаде, к борьбе не на жизнь,
а на смерть.
Когда-то Новгород осаждали войска Андрея Боголюбского.
Суздальцы, смольняне, торопчане, муромцы, рязанцы, полочане со своими князьями
подошли тогда К его стенам. Но новгородцы не дрогнули. Во главе со своим посадником
Якуном они быстро организовали оборону: «устроиша город около города», т. е.
построили новую, внешнюю линию укреплений. А день 25 февраля 1170 года, день
штурма этих укреплений суздальцами, вошел в историю Новгорода как день славной,
великой победы. «Овы исъеекоша, а другыя изымаша... и продоваху суздалца по две
ногате».
Не было теперь у новгородцев ни посадника Якуна, ни
младенца князя Романа Мстиславича, праправнука Мономаха, который тогда сидел у
них в городе как символ связи с Русской землей. Не было боевого воодушевления,
твердой организации, ясной цели. Во имя чего горожанам терпеть голод и
опасности осады? Для чего бороться с войсками Русской земли? Для того, чтобы
господином в Новгороде стал король Казимир?
Война была проиграна, и проиграна бесповоротно. Только
мир мог спасти положение господы, ее власть над Новгородской землей, прежний
политический уклад боярской республики.
27 июля к великому князю на Коростынь явилась
новгородская депутация. С нареченным архиепископом приехали посадники, тысяцкий
и житьи люди со всех пяти концов. Начались переговоры о мире.
Страшное лето стояло на Новгородской земле. От
небывалой засухи пересохла река Ловать. Горел хлеб на полях. Горели деревни. «А
земля их вся пленена и
пожжена до моря...» Все новгородские пригороды выступили
против своего главного города. «Изо всех земель их пешею ратию ходили на них»,—
говорит московский летописец.
Все рухнуло. Сдались на капитуляцию Демон и Вышгород,
псковичи стояли в двадцати верстах от Новгорода.
27 июля, в тот самый день, когда начались переговоры в
Коростыни, в, далеком Заволочье произошла последняя битва войны. Князь Василий
Васильевич Гребенка и воевода Василий Микифорович с ратью Из двинян, заволочан
и печерян встретились на Двине, при устье Шиленги, с великокняжескими войсками:
воеводы Василий Федорович Образец и Борис Матвеевич Тютчев вели устюжан и
вятчан.
Обе рати шли в гребных судах. Увидев друг друга, они
высадились на берег. «Съступившимся им на рат-. ный бой, и паде многое
множество с обе половины». Но двиняне «не тягнуша по князе по- Васильи
Васильевиче и по воеводу по Васильи по Микифоровиче...» Так пишет новгородский
летописец. Так, вероятно, оно и было на самом деле. Какой был смысл двинянам
сражаться за интересы своей метрополии, за интересы своих господ— новгородских
бояр? По словам московского летописца, у новгородских воевод было втрое больше
людей, чем у московских,— двенадцать тысяч против четырех. Тем не менее они
были разбиты. Сам князь Василий, раненный, «убеже на Колмогоры», а оттуда
кружным путем «в мале дружине» добрался до Новгорода. А московские воеводы
«приведоша... всю землю ту за великого князя». Пушное эльдорадо боярской
республики оказалось в руках победителей. Теперь уже не было надежды, как
когда-то в дедовские времена, что новгородские молодцы, взяв благословение у
владыки, лихим ударом восстановят на Двине старые порядки. Времена изменились.
Господин Великий Новгород со дня на день ждал появления перед своими стенами
великокняжеских войск. На Коростыни архиепископ Феофил и его спутники униженно
вымаливали приемлемые условия мира.
Не в первый раз приходилось представителям
новгородской господы просить мира у своего сюзерена. Так бывало при Василии
Васильевиче и при Дмитрии Донском, так бывало и раньше. Но дело всегда
оканчивалось восстановлением прежних отношений. Господа полностью сохраняла
свою власть, внутренний политический строй Великого Новгорода и система его
связей с другими землями оставались без изменений. Выплатив штраф-контрибуцию в
знак признания своего поражения, боярская республика продолжала жить своей
жизнью.
Текст договора, подписанного в Коростыни 11 августа
1471 года, сохранился в двух списках, близких по времени к подлиннику, — в
Государственном древлехранилище в Москве и в Публичной библиотеке в Ленинграде.
В каждом списке — две грамоты, новгородская и московская.
Обе начинаются с перечисления новгородских послов,
которые «по благословению нареченного на архиепископьство... священноинока
Феофила» «приехоша к великому князю... всея Руси» (как гласит текст
новгородской грамоты). Это пять посадников (по одному от каждого конца) и пять
житьих (тоже по одному от конца). Переговоры и подписание грамоты было
доверено, таким образом, представителям только верхнего слоя новгородского
общества. «Меньшие» и «черные люди» в этом важнейшем политическом акте формального
участия не принимали. То же было и пятнадцать лет назад в Яжелбицах. Многие
статьи обеих грамот повторяют старые положения новгородско-княжеских
докончаний. Но было бы очень опасным за этим внешним формальным сходством не
увидеть принципиально новых черт, составляющих специфику Коростынского
договора.
|