Тогда, на пороге юности, не ведая о будущем, Рублев
делал, быть может, первые шаги в художестве или скорее всего лишь только
помышлял об этом. А судьба между тем уже готовила, очерчивала для него круг,
по-древнерусски — «коло», людей, мест, будущих работ — то «коло житейское», в
которое ему предстояло войти в свои времена и сроки.
На отроческие годы приходится и постепенное вхождение
в особый мир — мир книжного слова…
На русских житийных иконах довольно часто изображается
отдание «в научение», первое приведение к учителю. Приобщение к книжной грамоте
мыслилось в ряду важнейших событий в жизни человека. Иконописцы рисуют эту
сцену обычно так: на седалище прямо восседает пожилой монах-учитель, перед
которым в почтительных позах стоят пришедшие — присмиревший отрок, а за ним
родители. Взволнованная мать наклоняется над своим детищем, отец стоит прямо,
он более спокоен, сдержан… Всматриваясь в эти изображения XIV века, легко,
представить себе, как отдавали «в научение» отрока Рублева, как стоял он,
робея, в светлой до колен рубашке, в узких, облегающих портах, коротко
остриженный.
Картину обучения грамоте в ту эпоху можно восстановить
и по нескольким сохранившимся миниатюрам XVI–XVII веков, на которых изображен
урок в древнерусской школе. За столом несколько прилежно занимающихся учеников.
Их совсем немного, всего пять-шесть мальчиков разного возраста. Во главе стола
все тот же монах-учитель. Вот так, в небольшом обществе сотоварищей, в
неторопливой, почти домашней обстановке и Рублев складывал первые свои слоги и
учился сначала медленному, а потом все более беглому и осмысленному чтению по
Псалтыри. Так оно неотменно и происходило с той разницей, что первым его
учителем мог быть не обязательно монах, и даже скорее всего он начал учиться
грамоте у клирика близлежащей церкви, а то и просто у мирского книжного
человека.
Уровень грамотности в XIV–XV веках, особенно среди
мужчин, был достаточно высок. Простая обиходная Переписка — послать при случае
грамотку ближнему или дальнему человеку — была распространена повсеместно и в
разных слоях общества. При отсутствии бумаги использовали бересту — материал
мягкий, удобный для Начертания букв твердым писалом, а главное, всем доступный.
В наши дни следы обыденной этой письменности более всего сохранились в
Новгороде. Болотистая почва там надежно хранит, не дает сгнить выброшенным
много веков тому назад берестяным письмам, которые
сейчас тщательно ищут археологи. Но незамысловатой
этой почтой пользовались, как теперь достоверно подтвердили находки, и в других
городах — Старой Руссе, Пскове, Опочке. Появились сведения о подобных грамотах
в Твери. Скорее всего и на Московской Руси простые люди пересылались берестяными
грамотками. При нужде, правда, в случаях особых, исключительных, здесь
использовали лесной этот «пергамент» и на более серьезные нужды. Древнее
предание в Троице-Сергиевом монастыре сохранило память, как в первые годы
существования обители при крайней скудости и бедности монахи писали на бересте
книги и служили по ним.
Но подлинными сокровищницами книжного слова — этой
памяти истории, хранилищами опыта и мудрости столетий становились, по
распространенному названию тех времен, «книжницы». Зачастую это были
одновременно и библиотеки и мастерские по переписке и художественному украшению
рукописей. Книжницы имелись при княжеских и епископских дворах, в монастырях.
Хранились тут писанные на пергаменте и бумаге, простые и дивно изукрашенные, не
только славянские, но и греческие книги. В XIV столетии славен был по всей
Северо-Восточной Руси «Григорьевский затвор» в Ростове, где ученые монахи
занимались переводами с греческого. Жаждущих настоящего, углубленного книжного
знания в такие вот места и вела жизненная дорога.
Книга, вещь немалоценная, в личной собственности
простого человека тех времен была редкостью. Но определенное их число имелось
при каждой церкви. Это были не только служебные, но и «четьи»,
предназначавшиеся для чтения рукописи, доступные причту, грамотным прихожанам.
Однако основной способ, каким книжное слово становилось достоянием
большинства, — устное его провозглашение в церковном пении и чтении.
Именно это чтение стало первыми «вратами учености» для юного Рублева.
Постепенно восприятие знакомого с детства из года в год раскрывалось,
дополнялось личным общением с книгой.
Отношение средневекового человека к книжному слову во
многом было иным, чем в позднейшие времена. На много столетий русский народ
сохранил доверие и особое уважение к книге, книжному слову. Корни такого
отношения уходят в средневековье, ко времени первых веков существования
славянской письменности. Мир книги для того времени — мир абсолютной этической
ценности. Книга учительна, она указывает дорогу, наставляет на жизненное «делание».
Важно не только узнать, но и поступить по истине. Учение и жизненный путь
неотделимы — вот тогдашний идеал познания: «Блаженны слышавшие и сотворившие».
Следование книжному учению спасает, вводит в вечность.
|