Всякий строитель — стихийный, нечаянный археолог. Пока
расчищает он место для будущих стен, приходится и землю крепко потревожить, и
тут его заступ при каждом почти движении с хрустом на что-нибудь натыкается.
Если бы люди московские 1366—1367 годов имели навык и досуг, они могли бы при
самом начале строительства каменного кремля выяснить для себя, даже без
подсказки летописных свидетельств, одним лишь заступом орудуя и терпением
руководясь, что на месте возводимой ими ныне Москвы существовало, по крайней
мере, уже шесть других городов с тем же именем. Может, они лишь слегка сбились
бы при определении очередности этих городов или их числа.
Как бы они именовали эти города? Наверное, не по
именам зодчих и строителей, которые их возводили, а — так было привычней — по
именам князей, при которых Москва вновь и вновь возникала на прежнем
месте. Хотя всем и каждому, конечно, было ясно, кто — заказчики и кто —
подлинные созидатели.
Хоть краешком глаза подглядеть бы, как росла и росла
Москва веками и доросла наконец до Белокаменной! Впрочем, если опираться на
известные достижения московской археологии да сопоставлять их еще с выкладками
летописцев, пусть и скупыми, то можно и пуститься в такое разыскание. И тогда,
озираясь со строительной площадки белокаменной Москвы, мы увидим, по крайней
мере, шесть сменяющих друг друга городов. И не в числе дело, в конце концов, а
в том, что за числом стоит.
За ним же — какая-то почти свирепая, стиснувшая зубы
неукротимость, бесшабашное наплевательство на несчастья, безунывность, иногда,
кажется, граничащая едва ли не с легкомыслием. И при этом — трезвенная,
суровая, безоглядная энергия роста и созидания.
Итак, начнем счет:
Пра-Москва.
Ее истоки теряются в дописьменной дымке архаических культур. Неизвестно,
забредали ли сюда воины Святослава, шедшего по Оке на хазарский Нтиль. По
крайней мере, Пра-Москву вполне мог видеть, а то и участвовать в ее укреплении
Владимир Мономах, отец Юрия Долгорукого, приходивший в эти края с намерением
прочного освоения ростово-суздальских полевых, речных и лесных угодий.
Единичные археологические находки, связанные с Пра-Москвой, дразнят пестротой и
диковинностыо. Тут среднеазиатская и армянская монеты, чеканенные
соответственно в 862 и 886 годах, и глубокий ров оборонного назначения,
проходивший возле юго-западного угла нынешнего Большого Кремлевского дворца;
тут христианская вислая печать из свинца, относящаяся к 1093—1096 годам, и
остатки булыжной (!) мостовой, на которой эта печать лежала (за полвека до
общепринятой даты «рождения» Москвы!). Тут множество керамических черепков с
разного качества глиной, выделкой и орнаментом. И еще куски мостовых: то
деревянная, наиболее привычная для древнерусских городов, — она сложена из
плах-поперечин, покоящихся на продольных бревнах-лагах, а то и совсем
редкостная, вымощенная черепами и костями крупного рогатого скота. Может быть,
придавалось какое-то особое значение, какой-то магический смысл мощению улицы
скотьими останками?
Юрий Долгорукий, по традиции именуемый основателем
Москвы, прибыв в эти края на погляд своего обширнейшего удела, застал на
Боровицком холме Пра-Москву, город с крепостным валом и рвом, с достаточно
сложным хозяйством. В пятницу 4 апреля 1147 года, когда сюда к нему приехали
попировать князья-союзники, хозяину-хлебосолу — по прикидке историка старомосковского
быта Ивана Забелина — было чем угостить своих союзников.
Но история Пра-Москвы завершилась не в этот
сохраненный для нас летописцами день, а несколькими годами позже, когда Юрий
повелел своему сыну Андрею насыпать тут новую крепость, большую прежней.
|