Старая часть Кремля с церквами, иконами, стенными
росписями, выполненными совсем по-иному, чем писали художники теперь, с
надписями на могильных плитах епископов и князей, звоном старинных колоколов на
церкви Иоанна Лествичпика для поколения, к которому принадлежал Рублев, и для него
самого была уже историей, дорогой стариной.
В Кремле стояли сооружения времени его детства. Когда
кремлевские стены были еще деревянными, в 1365 году, обновляя Чудов монастырь,
митрополит Алексей заказал построить здесь белокаменный собор, который также
украшен был «подписью (настенным письмом) и иконами и книгами и златыми
сосуды». Рядом выстроили тогда же «камену» трапезную на погребах.
Если ребенком Рублеву пришлось бывать или жить в
Москве, то в памяти его не могла не остаться стройка первых каменных стен и
башен Кремля, торжество и радость москвичей, дружный труд, наверное, тысяч
людей, гул голосов, скрип подвод, подвозивших белые как снег глыбы отесанного
камня, и возникающее на глазах белокаменное диво новой крепости.
На кромке холма над Москвой-рекой раскинулись обширные
и живописные «лицевые» (парадные) хоромы великокняжеского дворца. Слева и
справа они замыкались каменными зданиями Спасского на Бору монастыря и Благовещенской
«на сенях» придворной церкви. Высокие, «многожильные» (в несколько этажей)
деревянные сооружения с башнями, переходами, галереями, расписанные красками,
сверкающие редкими тогда стеклянными окнами, в середине своей имели златоверхий
терем, крутая крыша которого покрыта была, очевидно, листовым золотом. Здесь
помещались покои, в которых стоял великокняжеский престол и происходили приемы.
За «набережными» хоромами справа, если смотреть со стороны реки, высилось
«преизмечтанное» красотой часомерье монаха Лазаря, а слева, в глубине дворца,
за монастырем, располагались терема княгинь с каменной церковью Рождества
Богоматери, в которой десять лет тому назад работал Феофан с дружиной.
Множество иных палат, хором, с великим числом лестниц, высоких крылец,
переходов делали плотно застроенный Кремль как бы единым, огромным, сложным
зданием.
В тот год обстоятельства не препятствовали
размеренным, без коснения, но и без ненужной спешки трудам трех художников, при
которых, без сомнения, была дружина учеников-помощников. Не слышно было близких
набегов, не случалось в Москве больших пожаров. Для художников дни сосредоточенного
и размеренного труда чередовались с воскресными и праздничными, когда работать
считалось за грех. Большие праздники с красным пением, звоном колоколов,
торжественными крестными ходами сменялись тихими, печальными днями постов. По
обыкновению своему, внимательному изучению икон других мастеров отдавал Рублев
время отдыха.
В Кремле, в соборных, монастырских и великокняжеской
библиотеках было много книг, в том числе с миниатюрами. Праздники давали
некоторое время и для чтения, созерцания украшавшего книги художества.
Кремлевские храмы славились великолепным пением,
выдающимся своим высочайшим уровнем даже в сравнении с общей незаурядной
культурой тогдашнего певческого искусства. Еще Владимирский собор 1274 года
запретил петь в церковных хорах людям без особого посвящения, предполагавшего
длительное и подробное научение. Недостатка в искусных певцах не было. В каждом
стольном граде при соборном храме существовал хор, бывший школой пения.
Московская школа пения при Успенском соборе готовила певцов и для княжеских
церквей. Здесь уже с конца XIV века употреблялось так называемое демественное
пение, которое по богатству, красоте и сложности мелодий, их гармоничности и
широте требовало высокого исполнительского мастерства. Историки музыкальной
культуры называют по праву это пение шедевром русского певческого искусства
мирового значения.
В будние летние дни на кремлевской площади было тихо,
один раз в час ударял в колокол на башне «человековидный» часомер. При этой
размеренной жизни, позволявшей все силы сосредоточить на работе, здесь
случались, судя по записям летописца, бытия, которые, не мешая художникам в их
трудах, не могли не привлечь внимания. В самом начале лета над Москвой прошла
сильная гроза. Молния ударила в Лазаревский придел церкви Рождества Богородицы
и опалила иконы. Возможно, мастерам пришлось починивать поврежденные молнией
образа из церкви великой княгини, снять спекшуюся олифу, залевкасить и дописать
утраченные места, а потом поолифить вновь. В эту грозу в Чудове
монастыре молнией убило человека. А вскоре пришли слухи, что гроза была в тот
день и в Твери — там загорелась от молнии церковь Иоанна Богослова и «згоре в
вечернюю годину». Пришельцы из тверских мест рассказывали, что на Городке — так
называли тогда Старицу — расписывают церковь архангела Михаила. В конце июня
пошли ливни, продолжавшиеся более трех недель. И «наполнились, — сказано в
летописи, — источники и реки и озера, как весной». Сырость и холод, а
главное, долгое отсутствие хорошего света в это время мешали работать. Однако в
том же году «подписание» церкви было окончено в срок. Осенью сшит леса, и перед
заказчиком — великим князем Василием Дмитриевичем — предстали нежные,
благородно матовой поверхности фрески, покрывающие стены, своды и купол
придворной церкви.
Ведущими мастерами оконченной росписи были три
художника. Первым по праву своей известности упомянут знаменитый грек. Имя
Прохора встречается в дошедших до нас летописях единственный раз, но, несмотря
на это, городецкий старец был, несомненно, известнейшим мастером, приглашенным
издалека для работ при дворце великого князя. Поволжский Городец был связан
культурными традициями с бывшей столицей Нижнегородско-Суздальского княжества —
Нижним Новгородом, где работал в свое время Феофан. Первое упоминание
чернеца Андрея, которому было тогда около сорока пяти лет, также не говорит о
том, что лишь к 1405 году он стал оцениваться вровень с большими мастерами.
Древние русские летописи дошли до нового времени далеко не полностью. Да и это
первое упоминание о Рублеве сохранилось почти случайно. Оно содержалось лишь в
одной рукописной книге — в летописи, сгоревшей в московском пожаре 1812 года.
Могло существовать не одно более раннее летописное упоминание о чернеце Андрее
и, может быть, о не вступившем еще на монашеский путь мирянине Рублеве, но до
нас они не дошли.
Летописцы, повествуя о художественных работах, далеко
не всегда поименно называли мастеров. Все сохранившиеся летописи; кроме
погибшей, упоминая о росписях Благовещенского собора, ничего не пишут о
художниках. Их записи скупы и кратки. «Того же лета подписывали церковь
Благовещения у князя великого на дворе, первую».
|