Он сидел над старинными или, может быть, совсем недавно
переписанными страницами. Бледной киноварью выделено было название нужного ему
тогда «слова». «Месяца августа в 16 день пренесения Нерукотворенного образа…»
То был отрывок из произведения раннехристианской литературы — «Церковной
истории» Евсевия. Автор «Истории» епископ Кессарии Палестинской жил в III–IV
столетиях. Евсевий записывал древние предания. Одно из них еще раньше попало в
письменность на сирийском языке. Знаменитый историк включил его в свое
написанное по-гречески сочинение. Это предание послужило основанием
установления праздника Нерукотворного Спаса (16 августа) и попало в греческий,
а через него в славянский Пролог.
Во времена, повествует предание, когда «учитель
праведный» проповедовал в палестинских пределах, в Едессе — маленьком, языческом
княжестве на юге Месопотамии — правил тяжело больной князь по имени Авгарь. Мучительная
его болезнь была неизлечима. Он слышал, что в земле иудеев появился
проповедник, которого одни считают великим пророком, а другие божественным
сыном. Этот необыкновенный человек творит исцеления единым только словом или
прикосновением. До Авгаря дошли также слухи, что Иисус гоним и ненавидим
иудеями. Авгарь пишет ему в письме: «Слышу же и то, господин, как иудеи ропщут
на тебя и хотят тебя убить». Поэтому князь приглашает Иисуса поселиться в своих
владениях, в городе Едессе — «есть бо град мой мал, но людие в нем добрии».
Гонец князя Анания, которому поручено отнести в
Иерусалим это послание, по роду своих занятий художник, Ему дано от Авгаря еще
одно поручение — тайно, поскольку у иудеев не допускается человеческое
изображение, написать на полотне портрет — «да напишет образ Исусов отай на
плащанице». Придя в Иерусалим и войдя в помещение, где проповедовал окруженный
народом учитель, встал Анания в незаметном месте поодаль и начал рисовать. Но,
к великому его недоумению, он не смог «постигнути воображения» Христа. И вдруг
«Исус воззва и глаголя: Анание, Анание, Авгарев посолниче, дай же мне
плащаницу». Художник протянул чистый плат, на котором так и не сумел ничего нарисовать.
Иисус попросил воды, умыв, лицо, вытерся платом, на котором «нерукотворно»
запечатлелся его лик — первая христианская икона.
Это предание стало одной из основ отношения к иконе —
догмата об иконопочитании, согласно которому через образ человеку сообщается
помощь, научение, спасение, а художник — участник этой таинственной связи.
Именно поэтому полагалось перед началом работы личное очищение, покаяние и обязательный
пост. Рублев глубоко пережил и воплотил в своих будущих иконах и фресках эту
мысль.
В послерублевскую эпоху был известен обычай,
восходящий, очевидно, к глубокой древности. Первой самостоятельной иконой
мастера должен быть Нерукотворный Спас — как бы копия чудесного первоначала
«священного искусства». Наверное, и молодой Рублев начал с такого изображения:
прямоугольник ковчега, светлый плат и на нем — лицо, только лицо, человеческое,
но исполненное нездешней, укрепляющей и целящей силы. Таких икон в те времена
требовалось немало. Они использовались и как хоругви, знамена воинских дружин.
И здесь, в походах, на полях грозных сеч, они воспринимались как помощь и
утверждение. Должно быть, Спас на первой этой иконе вышел у Рублева кротким и
добрым…
В среде художников, особенно зрелых мастеров, были
люди с большими книжными знаниями. Естественно, здесь интересовались всем, что
написано о художестве, сказаниям об иконах, иконописцах.
Среди повествований, собранных в «Киево-Печерском
патерике» — сборнике рассказов о жизни выдающихся иноков первых поколений
киевского монашества можно было прочитать о родоначальнике русского
иконописания старце Алимпии. Алимпий считал даже сам материал своего
художества, краски, освященными и целебными и лечил больных, помазуя их кистью,
которой писал. И в этом предании по-своему проявляется идея целительной помощи
от искусства, служения художника страждущему человеку.
Художник по роду своей работы в храме должен был
хорошо ознакомиться с тем, что сейчас называется символикой архитектуры, со
значением каждой из его частей, чтобы и живописное оформление строго соответствовало
этим сложным смысловым отношениям. В дружинах складывалась, без сомнения, и
своя письменность. От более позднего времени дошли до нас так называемые
иконописные подлинники — рукописи XVI–XVII веков, где собраны статьи о
назначении этого искусства, краткие записи об изображениях композиций и
отдельных людей. Здесь говорилось о типе лиц, цвете одежд и зданий, содержались
отрывки из литературных произведений — цитаты, которые художникам следовало
писать на раскрытых книгах и развернутых свитках изображений. Если в
подлинниках были рисунки, такие сборники называли лицевыми. Распространены были
в древности и «мастеровики» — собрания рецептов, как творить левкас, растирать
и смешивать краски, составлять связующее, варить олифу, подготовлять стены для
фресковой росписи… Конечно, многое передавалось но преданию, от поколения к
поколению художников. Но подобная письменность, обиходные справочники для
работы должны были существовать и во времена Рублева.
И сам юный еще художник мог вести такие записи,
знакомиться с подобного рода сведениями, которые собирали другие ученики или
мастера.
|