Рублев мог присутствовать на торжественном погребении
митрополита в кремлевском Чадовом монастыре. По рассказу современника событий,
на этих похоронах, кроме великого князя Дмитрия, стоявшего над гробом со всей
своей семьей, присутствовало «все множество… людей московского народа», то есть
едва ли не все население города.
Слышал Рублев толки о церковной смуте, которая
последовала после смерти Алексея. Великий князь решил поставить на русскую
церковную кафедру «своего» митрополита — некоего архимандрита Михаила,
получившего в источниках того времени прозвание Митяя. Летописи наделяют этого
человека, внешне чрезвычайно блистательного и импозантного, явно
авантюристическими чертами. В «деле» Митяя крутая воля двадцативосьмилетнего
великого князя столкнулась с нежеланием множества людей видеть этого человека
во главе русской церкви. Против Мигая, по-видимому, выступил сам Сергий Радонежский,
за что кандидат на митрополию грозился даже уничтожить его монастырь. Митяй
неожиданно умер на корабле по дороге в Константинополь, куда он все же был отправлен
для посвящения в митрополиты. Сложное, запутанное дело породило споры,
волновало. В среде иконописцев, которые по роду своих занятий были близки к
кругам, захваченным этой смутой, оно, без сомнения, обсуждалось…
Но тем временем на Руси одно за другим следовали
события куда более значительные. В 1378 году ордынцы большой ратью, «собрав воя
многи», двинулись на русские земли.
Объединенные русские дружины ждали их в рязанских
пределах, на реке Воже. Здесь И августа, в среду, на закате дня — «при вечере»
— началась битва. Враги. Руси были разбиты наголову. В наступившей темноте,
когда «приспе вечер и заиде солнце», они оставили поле битвы, побросав копья, и
бежали всю ночь. Темнота и сильный туман не позволили великому князю начать
преследование. На утро следующего дня, когда русские дружины вошли в брошенный
вражеский стан, пред ними предстала картина полного хаоса — «обретоша в поле
повержени дворы их и вежи и шатры и телеги, а в них товару множества, то все
пометано, а самих не обретоша». В отместку в тот же год Орда совершила
неожиданный набег на Рязань и «огнем пожгоша, волости же и села повоеваша, а
люди многи посекоша, а иные в полон поведоша и возвратившася во свою страну,
много зла створивше…».
Карательный набег, от которого пострадало Рязанское княжество,
не коснулся московских рубежей. На следующий год московские и союзные с ними
полоцкий и волынский князья воевали города и волости по литовскому рубежу,
захватили города Стародуб и Трубчевск. Трубчевский князь не захотел сопротивляться
и перешел на службу к великому князю, за что получил «в кормление» Переславль.
Новые земельные приобретения давали «многую корысть» крепнущей Москве.
Наступил 1380 год. В начале осени на Руси случились
события огромной исторической важности — «Русь Великая одолеша Мамая на поле
Куликове». Современники и участники Донского побоища не знали, наверное, как
отзовется эта победа на многие столетия в народной памяти, как не ведал и сам
великий московский князь Дмитрий, что навсегда останется за ним прозвание Донского.
Историки уже нашего времени назовут эту победу «центральным политическим
событием времени Дмитрия Донского», будут писать, что «иноземное иго потрясено
победой на Куликовом поле».
Некоторых биографов Рублева занимал вопрос — мог ли
быть будущий великий художник участником этой битвы, столь много значившей в
дальнейших. судьбах страны? Академик М. Н. Тихомиров писал по этому поводу следующее:
«И если он (Рублев) даже сам не был одним из московских «небывальцев»,
непривычных к бою, но храбро сражавшихся на Дону с татарами, то молодые его
годы были все-таки овеяны героическими мечтами». Историк как будто бы не
исключает, что Рублев, хотя он и не был подготовленным, как бы мы теперь
сказали, «профессиональным» воином, мог находиться среди набранного на скорую
руку московского ополчения.
Такое предположение представляется маловероятным.
Двадцатилетний, или около этого возраста, Рублев при его даре должен был пройти
первоначальное обучение и уже заниматься в художественной дружине чем-то более
серьезным, нежели растирание красок и иные подсобные работы. Наверное, рука его
уже касалась кисти. А «церковных мастеров» — художников, зодчих — такова уж
была давняя традиция, — ценили и берегли. У них было иное поле, не битвы,
но созидания.
И все же косвенные данные позволяют предположить, что
Рублеву пришлось быть ближе к происходившим тогда событиям, чем многим
москвичам. Дело в том, что московские художественные силы в 1380 году были
стянуты к Серпухову и Коломне. Именно здесь, в этих расположенных сравнительно
недалеко друг от друга городах на южных окраинах Московского княжества, заканчивалось
в тот год большое церковное строительство. «Того же лета, — читаем в
московском летописном своде, — июня 15 священа бысть сборная церковь
святыя Троица в Серпухове юже созда князь Володимер Андреевич». Церковь Троицы
была деревянной, возможно, возвели ее «в едином дубу», так же как и городские
укрепления. Деревянные храмы тех времен, особенно городские соборы, строили с
размахом. Высотой и поместительностью они намного превосходили белокаменные
церкви. Не имели они фресковых росписей, но зато обильно украшались иконами и
шитыми пеленами. Немалая дружина мастеров оканчивала в начале лета 1380 года
иконостас серпуховского собора. Работали лучшие, в том числе и великокняжеские,
мастера — Владимир Андреевич уже к тому времени прославился как искусный
полководец и в делах великого княжества, был правой рукой своего двоюродного
брата. Строили быстро, обычно в один год. Тот же срок полагался и на украшение
иконами. Ко времени освящения Троицкого собора, к 15 июня, эта работа уже была
окончена.
|