|
В
совершении, в художестве, в мужестве
В 1405 году, когда летописец впервые упоминает имя
Андрея Рублева, знаменитый уже мастер будет назван у него чернецом. Приняв
неотменяемые, пожизненные иноческие обеты, чернецом создал он все свои
известные сейчас достоверные произведения. Ни один исследователь, который
обращался к творчеству художника, не мог обойти молчанием это обстоятельство,
не поставить вопроса о том, как и в чем иноческая среда повлияла на Рублева,
что ему дала. Тем более биограф не имеет права уйти от осмысления весьма многих
проблем, связанных с его монашеством. Время и причина вступления художника на
этот путь — еще две нелегкие загадки рублевской биографии. И ответ на них можно
найти лишь в очень подробном и объективном рассмотрении особенностей жизни
монастырей той эпохи, роли, которую они играли в культурной и общественной
жизни Руси.
Итак, в 1405 году — свидетельство современника не
вызывает никаких сомнений — Рублев уже был монахом. Но эта дата не определяет
времени пострижения, которое могло произойти и незадолго до указанного года, и
в ранней юности.
В тексте XVII века — «Сказании о святых иконописцах»
среди нескольких сведений о жизни художника есть одно, позволяющее пролить
некоторый свет на эту сторону его биографии. «Сказание» повествует о том, что в
двадцатых годах XV столетия игумен Троице-Сергиева монастыря Никон пригласил
для работ в своей обители двух монахов-художников, живших, по-видимому, в то
время в Андроникове монастыре, — Даниила Черного и Андрея Рублева. Они
согласились писать иконы и фрески — «умолени быша», то есть были упрошены по
той причине, что «прежде быша в послушании у преподобного Никона».
Эти слова можно понять по-разному. Возможно, в свое
время оба художника были монахами монастыря, где Никон игуменствовал. Сам
Никон, первоначально инок серпуховского Высоцкого монастыря, стал троицким
игуменом незадолго до смерти Сергия Радонежского, последовавшей в 1392 году, но
вскоре удалился на шесть лет в затвор — полное уединение и лишь к 1398–1399
годам вновь возвратился на игуменство.
Из «Сказания» видно, что оба художника не были в
общении с Сергием. В противном случае автор упомянул бы об этом важном
обстоятельстве и назвал бы их его учениками-собеседниками Следовательно, в
Троицком монастыре они появились после смерти Сергия. Но из этого вовсе не
вытекает, что Рублев не мог прийти к Никону и стать в «послушание» к нему уже
монахом, давним постриженником другого монастыря. Правда, слова «быша в
послушании» можно переводить и в более узком смысле — художники были в
монастыре Никона послушниками, прошли первые испытания перед пострижением.
Принимая это второе значение понятия «послушание»,
следовало бы ограничить даты, когда Рублев мог стать на иноческий путь, или
1392 годом (вскоре после смерти Сергия), или между 1399–1405 годами. Но это
слово употреблялось еще и в третьем значении, которое послужило основанием тонкой
и остроумной гипотезы — нового прочтения текста «Сказания о святых
иконописцах».
Она основывается на том, что в это понятие входило не
только пребывание послушника или монаха в монастыре в подчинении его игумена,
но и жизнь новоначального, готовящегося к постригу в келье у опытного уже инока
с целью научиться монашескому «деланию». Поэтому не исключено, что речь
идет о послушничестве не у Никона-игумена, ау него же, когда он был просто монахом
в серпуховском Высоцком монастыре в 1380-гх годах. Принятие этой гипотезы
открывает новые возможности в прочтении почти полностью утраченных страниц
творческой жизни Рублева. В Серпухове и соседней Коломне он мог начать путь
художника в сложившийся дружине мастеров.
Возможно, тогда же произошло знакомство молодого
Рублева с необыкновенными иконами, которые находились в иконостасе собора
Высоцкого монастыря. Они были присланы из Константинополя в
Серпухов вскоре после 1387 года пребывавшим в византийской столице первым
высоцким игуменом Афанасием. Эти иконы окажут заметное влияние на Рублева,
которое со временем отзовется в его зрелых произведениях. Когда около 1408 года
или несколько позже он напишет иконы, известные нам теперь под названием
Звенигородского чина, то впечатление, которое произвели на него хранившиеся в
Серпухове творения столичных византийских мастеров, в значительно переосмысленном
виде отразится в этих работах. С переходом Никона на троицкое игуменство
возможно соотнести дальнейшее пребывание чернеца Андрея в Спасо-Андроникове
монастыре, который был связан давними и прочными узами с Троицким.
Таким образом, первые шаги Рублева к монашеству могут
относиться к 80-м годам XIV века, когда ему не было еще тридцати лет.
В последние годы среди некоторых исследователей
Рублева (В. А. Плугин) наметилось мнение о поздней дате его пострижения. Оно
основывается на том, что в дошедших до нас рукописях монастырского
происхождения не чувствуется большой культуры оформления, которая
свидетельствовала бы о существовании прочной художественной традиции в
монастырях того времени. Отсюда делается вывод о том, что не монастыри, а
светские, скорее всего княжеские, мастерские были теми светильниками высокого
художества, от огня которых было возжжено великое искусство Рублева. Из этого
следует, что Рублев был первоначально великокняжеским мастером, мирянином, и
достаточно поздно, незадолго до 1405 года, уже будучи знаменитым художником, в
возрасте около сорока пяти лет стал чернецом.
Действительно, дошедшие до нас монастырские рукописи в
большинстве своем оформлены очень скромно, но это не означает, что в монастырях
не было больших художников. Известно, что Рублев был иноком подмосковного Андроникова
монастыря. Естественно, его произведениями украшены были храм и, может быть,
монастырская книжница. У него и у другого здешнего художника, тоже инока,
Даниила Черного, наверняка были ученики, дружина иконников. Их творения не
дошли до нашего времени, однако из этого обстоятельства отнюдь не вытекает, что
в монастыре при живых Рублеве и Данииле не было высокой художественной
культуры. Слишком обрывочны наши сведения, лишь осколки художественных сокровищ
прошлого сохранило для нас время…
К началу XV века и, по крайней мере, до шестидесятых
годов того же столетия, судя по дошедшим письменным источникам, разные виды
художества процветали в московском Симонове монастыре. Здесь работал и
живописец — знаменитый современник Рублева Игнатий Грек, но о нем, кроме
глухого и путаного предания, в истории не осталось никаких следов. Более того,
но только среднерусские обители, но даже дальний Север знал в то время
замечательного иконописца — монаха Дионисия Глушицкого.
Защитники гипотезы о позднем пострижении Рублева
выдвигают как одно из доказательств своеобразный источник. Это не текст и не
предание, а произведение изобразительного искусства — миниатюры XVI века в так
называемом Остермановском летописце. Здесь изображены Рублев и Даниил во время
написания (или поновления) иконы Владимирской Богоматери в 1408 году. Еще
первые исследователи Рублева обратили внимание на одну странную особенность
этой миниатюры — оба мастера-монаха изображены здесь без клобуков и мантий —
монашеских одежд.
|