В южном своде под хорами они работали вдвоем с
Даниилом. Но каждый писал свое. Работали не учитель с учеником, а два
самостоятельных мастера. И у того, и у другого были ученики. Даниил —
великолепный художник, писал так, как привыкли в XIV столетии, когда cm сам
обретал мастерство. Он не склонен к графике, ясно выраженному рисунку, манера
его по преимуществу живописная. Свободная лепка изображаемого, подвижные мазки
краской. Серьезные, вдохновенные лики. Образы его внутренне напряженны, хотя
взволнованность их сдержанна, не переходит в бурный драматизм. Даниил «хорошо
должен был знать живописную манеру Феофана Грека, и хочется видеть в нем
прямого Феофанова ученика, хотя и значительно смягченного, «осуздаленного»,
далекого от необузданного темперамента учителя» (И. Э. Грабарь).
Источники XV столетия, повествуя о жизни Андрея и
Даниила в 1420-х годах, говорят об их на редкость трогательной дружбе. Сведения
о неразлучном единстве двух иконописцев, товарищей по художеству и
«спостников», дополняются свидетельством, правда, несколько более поздним,
начала XVI века — писателя Иосифа Волоцкого. Он сообщает, что Андрей был
учеником Даниила. Это как будто согласуется с тем, что при упоминании мастеров
имя Даниила всегда называлось на первом месте. О каком учительстве писал Иосиф,
сказать очень трудно.
Если Андрей проходил у Даниила школу живописи, тем
более удивительна разница их стиля. Вот уж поистине, не потаил учитель таланта
ученика и дал ему развиваться, раскрываться совсем иными путями, чем у него,
учителя. Но, может быть, речь была об ином, духовном учительстве и старшинстве?
У того же Иосифа читается драгоценная для биографа подробность о том, как оба
друга в свободное от работы время, когда «живописательству не прилежаху»,
подолгу созерцали творения своих предшественников, «взирая на них, исполняясь
радости и светлости».
И здесь, в Успенском соборе, они, несомненно, советовались,
размышляли, помогали друг другу в замыслах. А писали каждый по-своему. В южном
своде, на северном его склоне, Рублев создал фреску «Шествие праведных в рай».
И саму эту композицию, и отдельные ее образы назовут потом одной из вершин
мирового искусства. По непосредственности чувства, открытости в выражении
внутреннего состояния человека, по удивительной «соразмерности движения и
покоя» (М. В. Алпатов) «Шествие праведных» как бы вобрало в себя весь опыт, все
совершенство, которого достигло искусство почти пятидесятилетнего, в расцвете
творческих сил Рублева.
Работал Андрей, и одно за другим возникали под его
кистью новые изображения. Оживленная толпа праведников движется в одном
направлении. Возглавляют это радостное шествие апостолы. Впереди всех изображен
Павел. Он возвышается над подвижной толпой, решительным жестом указывая в
сторону места вечной радости. Павел обернулся к толпе, в левой руке
торжественно и призывно он держит свиток с надписью. Рублев четко выводит
слова: «Приидите со мною…» Пусть этот призыв осеняет, собирает в едином
движении всех праведников. Пусть его читают и те, для кого он пишет сейчас эти
фрески. Рядом с Павлом он изображает Петра, который широким шагом выступает вперед.
В протянутой руке Петра — ключ от райских обителей. В тесной группе апостолов
художником будут выделены старец Иоанн и молодой Фома.
За апостолами, учениками пусть шагают продолжатели их
дела, наследники на земле. Их бесчисленный сонм да представят самые известные,
самые чтимые — Иоанн Златоуст, длиннобородый Василий Великий, круглолицый
Никола, Григорий Богослов с широкой окладистой бородой. Чуть ближе к зрителю,
как бы обгоняя в движении сонм святителей и приближаясь к апостолам, уже шагают
вдохновенные пророки. А следом движутся пустынники, возглавляемые Саввой
Освященным и Антонием Великим — родоначальником монашества. Замыкать шествие
должны мученики и мученицы, те, кто пострадал, пролил кровь за верность своим
убеждениям, — юноши, зрелые мужи с твердым взглядом, юные нежные девушки.
Работает, пишет Андрей. Идет, движется эта толпа,
своим движением захватывая его самого и каждого, кто смотрит на это рублевское
творение. Легко движение, ничем не отягощены эти люди. Но самое удивительное
здесь — лица, и среди них, как средоточение смысла всего изображения, лицо
апостола Петра…
Через пять столетий после создания фресок много будет
написано об этом лике:
«Образ апостола Петра принадлежит к числу
замечательных созданий Рублева…
…Петр Рублева — весь самоотверженность, призыв,
светлость и ласка…
…весь его облик говорит о доверии к людям, о твердой
убежденности, что доброго слова достаточно, чтобы поставить людей на истинный
путь…
…его лицо одушевлено добротой и доверием к людям, он
увлечен и увлекает за собой других…
…это лицо человека широкой натуры с душой, открытой
людям, человека, готового сделать все для их счастья…»
Оценки единодушны. Но как исчерпать словом этот
потрясающий образ? Ведь у Рублева Петр — весь любовь и детское доверие, самый
близкий ему, самый задушевный образ.
|