В поисках наиболее прозрачного образа триединства
древние авторы нередко прибегают к световой символике: «Просиял свет святой
Троицы, подобный «тресветлому солнцу». Три источника света, а» свет один.
Воспринимается единство, но единство составляет Троицу.
Да, набрасывая первоначальный рисунок, Андрей знал —
здесь не будет ничего, что бы отвлекало от главного. Останутся самые
необходимые приметы древнего рассказа: и дом слева, и древо — образ дубравы, и
гора. А впереди, ближе к зрителю — три обращенных друг к другу в тихой беседе
ангела. Но не станет он изображать подробности гостеприимства, домашнее,
обыденное. Будет собственно Троица — образ единства и жертвенной любви.
Дни проходили за днями. Тихо и уединенно работал
Андрей. Икона наполнялась, расцветала красками. Сияло на ней золото — образ
вечного, несотворенного света. Такими же золотыми сделал Андрей нимбы и венцы
вокруг голов ангелов. И это тоже знак: «Венцы обкружным
очертанием… яко круг ни начала, ниже конца имать, так и Бог безначален и
бесконечен». Золотой отблеск этого света положил Андрей и на крылья ангелов,
которые знаменуют их свойство — «самодвижное и простирательное и земным
непричастное». В руках каждого из них он изобразил посохи странников. Это образ
одинаковой у всех лиц Троицы власти и силы: «Действенное, самовластное и
сильное». Еще в рисунке виден был замысел Рублева — показать связанность трех
ипостасей, их единство и цельность в общем бытии. Округлены очерки наклоненных
друг к другу фигур. Крылья их соприкасаются легким волнообразным движением, как
бы перетекают одно в другое. Все три фигуры легко вписаны в мысленный круг —
все той же «безначальности и бесконечности». Уже в рисунке легким круглящимся
этим наклонам вторили очерки горы, склоняющейся за правым ангелом, и дерева
позади среднего.
Лица Троицы нераздельны, но у каждого из них, по
замыслу Рублева, свое бытие, свое действие в деле созидания мира. Левый ангел —
образ Отца. Его волей начинается устроение Вселенной. И палаты позади него не
просто дом, а образ «домостроительства». Потом, уже цветом, трепетом то
круглящихся, то прямых линий и мазков, благословением слегка приподнятой руки с
удивительной тонкостью передаст Андрей эту «начальность», энергийность первой
творящей ипостаси. И лицу этого ангела он придаст большую твердость, волю. И
сам цвет одежд, «удаляющаяся» прозрачность небесно-лазурного хитона (нижняя
одежда), легко светящегося блекло-багряным, светло-зеленым, сине-голубым
гиматия раскрывают ту же мысль художника. Средний ангел будет обращен к
правому, но голова его, слегка наклоненная, повернута к Отцу. Это Сын, тот,
кому предстоит воплотиться, принять человеческую природу, жертвенной смертью на
кресте искупить, преодолеть разделение между божественным и человеческим. Во
всем его облике согласие из любви к человеку самому стать спасительной жертвой.
Это принятие — не подчинение. Он равен во всем Отцу, это его нераздельное со
всеми волеизлияние. И в лице сквозь легкую задумчивость тонко передана решимость
на подвиг любви и вместе тень размышления о грядущих страданиях. И чтобы не
было сомнений, что это Сын, пусть будет одет ангел в одежды, в каких многие
столетия писали Иисуса — в темном, багряном хитоне с золотистой полосой на
правом плече и лазурном гиматии. А за ним древо, навевающее мысли о древе
крестном, «древе жизни». «О треблаженное древо!..» Опущена на трапезу его рука.
Он благословляет чашу — образ смерти, страдания. «Смертную чашу испиша…» И сам
он, если присмотреться к внутренним очеркам боковых ангелов, как бы помещен в
чашу, что напоминает священный сосуд…
И склонится с отблеском тихой печали на лице третий
ангел — Дух-Утешитель в одеждах лазоревых и светлозеленых, цвет которых выразит
неотделимость его от двух других. И гора за ним станет образом возвышенного, высокого
— «Горе имеем сердца!»…
Пишет, трудится старый Андрей, размышляет, вспоминает…
Троице посвятил всю свою подвижническую, добровольно бедную, трудную жизнь Сергий.
В число его последователей, служителей этой идеи много лет назад вошел и
Рублев. Теперь в своем искусстве ему представился случай выразить самое
заветное, чем жило не одно поколение единомысленных ему людей. Сейчас он, инок
Андрей, призван создать икону «в память и похвалу» основателю первого на Руси
Троицкого монастыря. В чём сердцевина дела Сергия? Быть может, Рублев знал
уже те отчеканенные в одну-единственную строку слова, которые несколько
позже попали на книжные страницы… «Да воззрением на святую Троицу побеждается
страх ненавистной розни мира сего…» Ненавистная рознь мира и, как
противостояние ей мысль: в самом замысле бытия заложено единство, которое
достигается любовью и готовностью жертвы «за други своя».
…Исследователи будущего назовут потом «Троицу» Андрея
Рублева «призывом к национальному единству русского народа». Вспомнят, что
сделал Сергий, в честь которого она написана, для своих современников: и
отшельническая жизнь, и монастырское общежительство — пример общего, «вкупе» бытия,
и труды его по примирению русских князей, и благословение на решительную битву.
Да, конечно, и это… Недаром ведь такая «Троица» явилась «памятью и похвалой»
человеку, который принадлежал и во многом определял собой духовную и
государственную жизнь светлой, героической эпохи, времени национального подъема
Руси, ее воли к единству.
Но смысл и значение «Троицы» Андрея Рублева много
шире. Он с гениальным совершенством воплотил в ней мысль о том, что любовь и
единство святы, они — основа всего бытия, не искаженная злом идея жизни.
Всегда, везде и во всем. И сейчас и во веки веков».
Был день, когда Рублев окончил «Троицу». Несказанным,
весенним и тихим сиянием засветились ее краски. Наверное, старый Андрей
чувствовал — в этом творении вершина и итог его жизни.
|