Уж что-то и не помнилось, когда ходили таким вот
великим числом на рязанцев. Каковы-то будут они в бою? Думать хорошо о своем
враге не в привычке воинов. И потому, пока еще не сцепились на бранном поле,
нелишне выбранить как следует противника словом. Московские говоруны, по
обыкновению своему падкие на слово хлесткое, бойкое да заковыристое, в походе
перемыли-таки косточки рязанцам; тем, должно быть, и икнулось не раз. Ишь ведь,
распрыгалась, рязань косопузая, в гриву ее и в дышло, в хвост ее и в хомут!..
Мало их татарове с одного боку греют, хочется, чтоб и с другого подсыпали? И
подсыплется им! За Коломну — колом били, за Лопасню — отлупасим!.. Бранчливая
повадка московского просторечья с его ворчбой, наигранной и внутренне
благодушной, похоже, невольно передалась и летописцу, когда он повествовал о
рязанских воинах, о том, в каком настроении и с какими намерениями вышли
они навстречу московской рати.. Вот это выразительнейшее описание:
«Рязанци же люди сурови, сверепы, высокоумни, горди,
чаятелни, вознесшеся умом и возгордевшеся величием, и помыслиша в высокоумии
своем палоумныя и безумныа людища, аки чюдища и реша друг к другу: «...не
емлите с собою доспехов, ни щитов, ни копий, ни сабель, но токмо емлите с собою
взени (то есть арканы) едины, и ремение, и ужища, имиже начнете вязати Москвичь,
понеже суть слаби и страшливи и некрепки».
Д. Иловайский в своей «Истории Рязанского княжества»,
имея в виду этот отрывок, говорит: «Летописи изображают нам Рязанцев XIV века
людьми свирепыми, гордыми, в то же время коварными и робкими. Несмотря на явное
пристрастие, в этом изображении есть значительная доля правды».
Конечно, пристрастность летописной брани налицо. Рязанское
хвастовство вряд ли было на самом деле таким безоглядным, что на сражение пошли
без щитов, копий и сабель. Но, будучи патриотом Рязани, Иловайский вынужден
подтвердить, что в отрывке содержится «значительная доля правды». Более чем
столетнее непосредственное соседство с Ордой не могло не наложить своего
мрачного отпечатка на образ поведения рязанцев. Понятны истоки особой рязанской
«суровости» и «свирепости». Понятна и причина чрезмерного «высокоумия»:
естественное понятие о достоинстве и чести, постоянно смешиваемое с грязью,
дало наконец вывихнутый росток гордыни.
Но Иловайский имел в виду не только это. По его
мнению, рязанцы переняли от Орды многие навыки и приемы ратного дела и прежде
всего научились у степных соседей пользоваться арканами. На эти-то арканы —
«ремение» и «ужища» — и понадеялись, видимо, ратники Олега как на главное свое
преимущество в предстоящем сражении.
Брань, по летописям, произошла «на Скорнищеве», или,
как у Татищева, «на Скорневцеве». Местоположение этого урочища (или села) ныне
неизвестно. Судя по всему, московское войско переправилось через Оку и
углубилось в область Олега Рязанского. У того же Татищева о сражении читаем:
«брань люта и сеча зла, рязанцы убо биющеся крепце». Эта картина беспощадного
поединка двух противников может быть дополнена подробностями Никоновского летописца,
несколько насмешливого к воинам Олега: «Рязанци убо мехающеся вензми и ремением
и ужищи и ничтоже успеша, но падоша мертвый, аки снопы, и, акы свиньи, заклани
быша».
Арканы хороши в поединке, единоборстве, в погоне или в
тот час боя, когда сплошные ряды противников раздробятся, появится свободное
пространство и одиночные живые цели. То ли рязанцы не научились еще как следует
владеть татарскими арканами, то ли Дмитрий Боброк, быстро сообразовавшись с
обстановкой, от начала до конца держал свои полки плотным стеноподобным строем,
но заемное оружие подвело Олега, и он бежал, сопровождаемый малым остатком
разбитой рати.
Известно, что в числе бояр и воевод рязанского князя
имелись выходцы из Орды, принявшие православие, один из них даже женился на
дочери Олега. Но эти люди были и сами беглецы, они приехали в Рязань сам-друг,
а вовсе не во главе сотен, до зубов вооруженных. Так что Олег мог надеяться
лишь на себя: на то, что сумеет вовремя исчезнуть в лесной темени: вовремя
нанести оттуда неожиданный удар. Не было случая, чтобы, потерпев поражение, он
хоть раз отважился укрыться за стенами Рязани и переждать там осаду. Судя по всему,
его столица, сплошь деревянная, то и дело предаваемая огню ордынцами, не имела
даже более-менее надежной крепости.
Вот и теперь, ускользнув с поля боя, Олег устремился
не в Рязань, но куда-то еще — в лесные, заваленные снегом глухомани.
Естественным шагом Дмитрия Ивановича, который он и
предпринял, узнав о победе под Скорнищевом, было занять Рязань. Но, конечно,
занимать ее следовало не своими собственными войсками. Не могло быть и речи о
том, чтобы отныне прекратилось самостоятельное существование великого княжества
Рязанского. Олега надо было только наказать, и он примерно наказан. Не одним
лишь уроном живой силы и позором бегства, но и известием — быстро ему донесут,
— что в Рязань въехал и посажен на великий стол его двоюродный брат Владимир
Дмитриевич, князь пронский.
|