Сто двадцать лет уже, как тешились ордынцы рознью
русских княжеств, поощряли внутреннюю вражду, ловко и разнообразно подстрекали
к ней. Сколько было восстаний, целыми городами поднимались, но все тонуло в крови.
Орда научилась подавлять недовольства русскими же руками, так что и пенять
порой не на кого, и страшную безысходность рождали эти расправы своих над
своими. Но если завоевателям и такого казалось мало, шли на север карательные
отряды. Погромщики действовали как во времена Батыя — целые цепочки русских
городов освещали им тогда дорогу пламенем.
Но все-таки и у подневольной души нельзя насовсем
отбивать вкус к жизни — об этом в Орде также имели понятие. И потому политика
ее с годами видоизменялась. Если в первые десятилетия ига дань с Руси собирали
сами — на постоянное жительство в подвластные княжества были снаряжены многочисленные
воинские отряды во главе с особыми чиновниками, баскаками, то после ряда
восстаний баскачество было отменено почти повсеместно. Согласились на том, что
не нужно раздражать данников слишком частым присутствием. Не прижился и способ
изымания дани с помощью откупщиков — мусульман и иудейских купцов. Этих тоже на
местах принимали неласково, кое-кого и потрепали до смерти.
Орда для видимости чуть отступила: пусть «выход»
собирают и привозят сами русские, и отвечает за это великий князь владимирский.
А если что и утаит князь, если явится у него охота поживиться при сборах в свою
пользу, то и тут Орде выгода: все не в ее сторону направится озлобление русских
смердов.
Но, в конце концов, не так дань страшна, не так изнуряет
это непрерывное, из года в год кровопивство, как угнетает русскую душу сознание
нравственной зависимости. Взять хотя бы тот же великокняжеский ярлык, ведь его
ханы кидают князьям, будто кость собакам, и еще хохочут, глядя, как те из-за
нее грызутся. Вот она, хитрая восточная игра в кость! Когда же каждый русский
осознает ее позорный смысл, когда освободится от незримых уз, оплетающих его
волю? Пока таких были лишь единицы, и среди них Иван Данилович. Уж он-то не
числился пешкой в восточных играх, хотя и в поддавки умел, и по-всякому.
Но то умел делать дед, а теперь, в год смерти
родителя, откуда было знать девятилетнему Дмитрию дедову науку? А между тем,
как бы она нынче ему пригодилась: кончина великого князя владимирского влекла
за собой неминуемую для русских кпязей поездку в Орду. К тому же именно в эти
месяцы на Руси стало известно, что в Сарае опять сменился властитель: хан
Бердибек убит, а на его место сел какой-то Кульпа, или, как иначе произносили,
Кульна. По заведенному правилу русские князья сразу по получении известия о
переменах на ханском троне обязаны были ехать с представлением. Опять кинут им
кость — ярлык и вновь будут потешаться над княжеской кучей малой?
Но, кажется, вряд ли кто из русичей успел поглядеть на
Кульпу в лицо, за исключением нижегородского князя Андрея Константиновича,
которому добираться до Сарая было сравнительно близко. Остальные, пока дошла до
них весть, пока сами вышли, уже и припозднились. Кульпа продержался на троне
всего шесть месяцев и пять дней.
Еще отмечая гибель Бердибека, русские летописцы
выразительно подчеркнули: «Испи чашу, ею же напоил отца своего и братию свою».
У некоторых восточных авторов есть свидетельство, что Кульпа приходился братом
Бердибеку. Тогда выходит, что Бердибек, расправившийся, как мы помним, с
двенадцатью своими братьями, убил не всех.
В любом случае он не до конца испил кровавую чашу, о
которой образно повествуют летописцы. Никто ни на Руси, ни даже в Орде не мог
еще догадываться, что липкий кубок со смертным питьем отныне пойдет по рукам десятков
людей, что могущественный Улус Джучи вступает теперь в самый позорный отрезок
своей истории.
Безжалостная расправа Бердибека над отцом и
двенадцатью братьями, а затем и воцарение Кульпы знаменуют собой начало
непристойной оргии, растянувшейся на целых два десятилетия. Это будет оргия
борьбы за трон между сворой бесталанных и алчных Чингисидов.
«Великая замятия» — так назвали те времена летописцы —
оказалась для Золотой Орды историческим возмездием за развращающую политику
поощрения междоусобиц, которую она избрала главным оружием угнетения подвластных
народов. Яды, которые в течение многих десятилетий выпускались отсюда вовне,
хлынули теперь обратно. И хлынули с такой разрушающей силой, что вся ордынская
правящая верхушка в буквальном смысле слова «взбесися».
За шесть месяцев и пять дней своего царствования
Кульпа, по словам русского современника, произведшего этот точный подсчет,
«много зла сотвори». Кульпу, убившего Бердибека, убил некто Науруз. Наши
соотечественники по заведенной привычке и его имя подвергли некоторому
коверканью, называя (или обзывая?) его то Нарусом, то Наврусом. Прибыв в Сарай,
князья свои дары, предназначенные Кульпе, вручали ему.
Был ли среди них мальчик Дмитрий?
Большинство летописцев на этот вопрос отвечает
отрицательно, сходясь на том, что московский князь-отрок впервые посетил Орду
не в 1359-м, а двумя годами позже, в 1361 году, при сменившем Науруза (и этот
просидит недолго) Хидыре. Обобщая древнейшие показания, В. Н. Татищев в пятом
томе «Истории Российской» говорит, что в 1359 году к Наурузу от московского
князя приехал его киличей, то есть посол, по имени Василий Михайлович, он и просил
нового хана о ярлыке на великое княжение для Дмитрия Ивановича. Но хан не дал
ярлыка в Москву, сказав: «Когда сам приидет, тогда ему дам». Причем пообещал
никому другому ярлыка пока не вручать.
Но Татищев, судя по всему, не пользовался Рогожской
летописью, а в ней за 1359 год читаем неожиданное: «По Кулпе царствова Навроус,
к нему же первое прииде князя великого сын Ивана Ивановича Дмитреи и вси князи
Руссьтии и виде царь князя Дмитрея Ивановича оуна (читай: юного) суща и млада
возрастом и насла на князя Андрея Константиновича, дая ему княжение великое...»
Итак, судя по записи Рогожского летописца, Науруз
встречается не с московским послом, а с самим мальчиком Дмитрием и сразу же,
видя его возраст, явно неподходящий для великокняжеского чина, посылает за
Андреем Константиновичем, старшим из сыновей покойного нижегородского и
суздальского князя Константина. Никакой отсрочки, никакого обещания не отдавать
ярлык на сторону.
По первому взгляду показание Рогожского летописца
выглядит недостоверным, противоречащим здравому смыслу. Как это княгиня
Александра и все другие родственники не побоялись отпустить малого ребенка в
саму пасть адову, пусть даже и в сопровождении опытных бояр и телохранителей?
Но почему тогда, спрашивается, они же отпустили
Дмитрия в Сарай двумя годами позже? В неполных девять или в неполных
одиннадцать лет — велика ли разница?
Показание Рогожской летописи о раннем выезде Дмитрия в
Орду, даже если оно противоречит свидетельствам других современников, нет
основания не учитывать. Тем более что и до Дмитрия, и при нем Русь много-много
раз возила напоказ в Орду малолетних своих князей, когда с родителями, а когда
и без них. И случалось, они жили там даже не месяцами, годами.
Оставим, как говорится, вопрос открытым. Может быть,
историки найдут дополнительные доводы в пользу одной или другой даты. В любом
случае Дмитрий впервые увидел Улус Джучи и его обитателей в возрасте, когда впечатления,
а тем более такие непривычные, острые, с особой ясностью и ранящей четкостью
врезываются в память.
...Если летом, то в большой лодке, если зимой, то
санным путем, но тоже по реке (скорее все же летом) от московской пристани, что
под самым боровицким лбом, отправлялся он, оглядываясь напоследок на дедову
крепость, на окна родительского дома, мимо Варьской улицы и Красной горки, мимо
Васильевского луга и яузского устья, мимо ручья Крутицы и деревянных строений Данилова
монастыря — по дедову пути, на Низ.
Само это понятие «Низ» на Руси не все тогда толковали
одинаково. Для новгородцев, считавших себя Верхом, уже и Москва была Низ. По
московскому же срединному разумению о виде и образе Русской земли Низом
следовало именовать земли и народы, находившиеся по течению Волги ниже Нижнего
Новгорода. А уж самый-самый Низ — Орда.
Русский человек привык смотреть на свою землю как на
подобие тела людского. Недаром озера напоминали ему глаза, то светло-голубые,
то затуманенные печалью, реки же текли, будто кровь в жилах или подобно
неспешным думам. Земле, как и плоти людской, может быть больно, есть у нее свои
раны, зажившие и еще кровоточащие.
В Москве постепенно приучались смотреть на Междуречье
как на сердцевинную часть русского земного тела. От востока на запад простиралась
широкая, мощная грудь, вместилище души. Новгородский Верх разномыслен, разноголос,
будто голова, в которой частенько пошумливает.
А про Низ и говорить нечего. Сколько помнит себя Русь,
из недр низовских, будто из неустанной какой утробы, нарождались новые и новые
тьмы неизвестных народов и племен. И все шли и шли, накатывались волнами и исчезали
один за другим все в той же беспамятной кромешности.
От Низа ждать покоя — все равно что тепла от Луны.
|