Главные вехи битвы. Еще Иловайский заметил, что древнейшие источники по Куликовской битве
о самом ее течении сообщают обидно мало. За исключением начала сечи «известны
только два момента, — пишет он, — поражение русского войска и победоносный удар
засадного полка. По тем же источникам битва длилась не менее трех часов. Сколько
же должно было совершиться разных оборотов дела, различных движений и усилий с
той и другой стороны в течение этих трех часов! Едва ли дело было так просто,
что вся масса Русской рати одновременно обратилась в бегство, а затем явился
один засадный полк и мгновенно перевернул все в обратную сторону?»
Иловайский предлагает обратить внимание на еще один
источник, сравнительно поздний и вторичный, но, по его мнению, чрезвычайно
плодотворный для выяснения обстоятельств самой битвы. Источник этот не что
иное, как татищевская «История Российская», ее страницы, касающиеся событий 8
сентября 1380 года.
Хорошо известно, что Татищев, работая над пятым томом
своей «Истории...», пользовался в основном данными Никоновского свода, лишь
кое-где дополняя их незначительными вставками из иных летописей (некоторые из
его источников не сохранились до наших дней).
Описание хода самой битвы у Татищева, видимо, как раз
и дополнено одним из таких неизвестных сегодня источников. Прежде всего
обращает на себя внимание действие русского полка правой руки, о котором
Никоновская летопись вообще ничего не говорит. Судя по всему, здесь ордынцы не
только не имели к середине битвы никакого перевеса, но и заметно уступали
русским. Осмотрительный и опасливый Андрей Ольгердович даже вынужден сдерживать
пыл своих ратников, поскольку опасается оторваться от великого полка, ибо «вся
сила татарская паде на средину и лежи, хотяху разорвати».
После того как засадный полк устремляется наконец из
дубравы, битва приобретает еще более ожесточенный оборот. Именно Татищев
говорит о действиях запасного полка, возглавляемого Дмитрием Брянским, воины
которого закрыли брешь между большим полком и полком левой руки. Но «смятия» возрастает,
причем до такой степени, что воины «не можаху разбирати своих, татаре бо
въезжаху в руские полки, а руские в полки татарские».
Только теперь Мамай пускает в бой запасные силы.
Однако боевое счастье неумолимо клонится в русскую сторону. Последнее событие
сражения, предшествующее всеобщему бегству Мамаевых ратей, также известно только
по Татищеву. Это бой у ордынских станов, то есть у походного табора, состоящего
из телег и кибиток. Мамай, покидая поле боя, приказывает выстроить у обозов
заслон, чтобы задержать здесь русскую погоню. Но «и ту вскоре сломиши и вся
таборы их вземше, богатства их разнесоша, и гнаша до реки Мечи; ту множество
татар истопоша».
О реке Мече следует сказать особо. От Куликовского
поля до притока Дона Красивой Мечи около 40 километров. Нет
ничего неправдоподобного в том, что ордынцев преследовали так далеко, хотя
погоня была изнурительна для конницы, даже сравнительно недавно вступившей в
бой. Преследование могло длиться до самой темноты, то есть часа два или три. Но
князь Владимир Андреевич не мог возглавлять погоню до самой Мечи, если хотел
вернуться на поле еще засветло. Честь окончательного разгрома бегущего в панике
врага досталась другим князьям и воеводам.
Впрочем, на Куликовом поле и негоже как-то было
мерить, чья честь и чья заслуга больше. Разве скажешь, что именно в большей
степени решило судьбу боя: выезд Пересвета на поединок или бросок засадного
полка, неколебимое стояние русской середины или своевременные действия запасной
рати, вдохновляющее присутствие Дмитрия Донского в первых рядах или мудрая
выдержка Дмитрия Боброка? А разве не помог победить сам выбор места сражения,
оказавшегося явно неудобным для ордынцев с их тактикой фланговых ударов?
Великий князь не имел возможности руководить
действиями своих полков от начала до конца битвы. И никто другой за него не
имел возможности делать это. Тем более поражает согласованность в поведении
отдельных русских полков и отрядов. И в самом жару битвы не забывали следить за
соседями, умело сочетая самостоятельность действий со взаимовыручкой. В том,
как сражались русские, не было механической заученности приемов и маневров. На
поле Куликовом наши предки вдохновенно творили победу.
Пересвет и Ослябя. Наконец, надо сказать и о первоначальнике победы, как назвал
его Дмитрий Донской, выделив из всех. В числе павших Александра Пересвета
упоминает уже «Краткий рассказ» Троицкой летописи, но дело не в фактах, потому
что в национальной памяти воин-инок стал великим образцом героизма, и это
достоверность высшего порядка, не нуждающаяся в ссылках на источники. Пересвет
равно принадлежит и Истории, и Преданию, как бы мало мы ни знали о его жизни до
8 сентября 1380 года.
А знаем мы, к сожалению, крайне мало, буквально крохи.
Разные источники называют Пересвета и Ослябю то брянскими, то любутскими
боярами (имеется в виду тот самый Любутск, возле которого произошли главные события
третьей Литовщины). Любутск был брянским пригородом, так что источники не
противоречат друг другу: любутские бояре являлись в то же время и брянскими.
Когда и почему братья перешли на московскую службу?
Вполне возможно, их переход был вызван нежеланием подчиняться новым литовским
порядкам, вводимым в Брянском княжестве.
Когда и почему они оказались на Маковце, в Троицком
монастыре? На этот вопрос ответить еще трудней. Дореволюционный исторический
писатель Д. Л. Мордовцев в повести о двух братьях-иноках предложил следующее романтическое
обоснование их ухода в лесную обитель: якобы во время осады Казани (?) братья
нечаянно убивают на городской стене свою родную мать, несколько лет назад
попавшую в плен к ордынцам, и, чтобы отмолить этот свой роковой грех, принимают
вскоре постриг. Наверное, не понадобилось бы особых усилий воображения, чтобы
предложить целый набор иных, не менее романтических предысторий, с еще более
впечатляющими обстоятельствами.
Сравнительно малолюдный Троицкий монастырь, в котором
братья оказались в августе 1380 года, располагался на отшибе Владимирской
дороги, примерно в одинаковом семидесятиверстном удалении от Москвы и Переславля.
Его основатель и игумен пребывал теперь уже в пожилом возрасте. За пять лет до
Куликовской битвы он перенес очень тяжелую болезнь, о чем даже летописцы
сообщили: слег Сергий весной, а выздоровел лишь к 1 сентября. Между тем
известность его с годами все возрастала, на Маковец приходило все больше людей
— кто со своим горем, за советом, за добрым словом, за духовным окормлением, а
кто и из любопытства праздного. В Москве могли ощущать вполне понятное
беспокойство за Сергия, желали оградить его от случайных пришельцев, от
непредвиденных враждебных обстоятельств. Не несли ли митрополичьи бояре
Пересвет и Ослябя особое тайное послушание монахов-телохранителей при первом
игумене всея Руси? Если так и было, то Сергий, естественно, не должен был
догадываться о подобной опеке, которая наверняка бы его смущала своей
чрезмерностью.
Непросто ответить еще на один вопрос, касающийся на
этот раз только Осляби. Точно ли погиб он на Куликовом поле вслед за Пересветом
и сыном своим Яковом? Ведь в списках убитых воинов Ослябя-старший не
упоминается — ни в «Кратком рассказе», ни в «Летописной повести», ни в
«Сказании...» и «Задонщине». К тому же как раз по Троицкой летописи известно,
что в 1398 году сын Дмитрия Донского великий князь Василий послал в
Константинополь «сребро милостыню» и с этим даром поехал «Родион чернец Ослябя,
бывый преже боярин Любутский».
|