Вообще, во многих государственных решениях и действиях
великого князя московского в эти годы наличествовало то, что позднее могло
прочитываться его преемниками и последователями как образец для подражания,
своего рода политический завет и т. д.
Мы далеки от того, чтобы идеализировать его как
государственного деятеля, тем более от того, чтобы приписывать ему заслуги,
явившиеся плодом закономерных, объективно-исторических процессов. Он был сыном
своего века, его кругозор во многом был ограничен, потому что как личность, как
полководец и правитель он вышел из недр удельной, разобщенной Руси, привыкшей к
особничеству княжеств, земель, городов. Ломать привычки было непросто, и в
своих драматических отношениях с князьями-соревнователями московский князь
далеко не всегда умел противопоставить их всегдашним средствам борьбы свои
новые, более высокого нравственного порядка средства.
Но, как никто из его соперников и соревнователей,
Дмитрий Донской стремился к поиску таких новых средств. И в этом смысле он
также был сыном своего века, потому что сам век поворачивал на новое, Русь на
пепелищах прорастала иная. Иван Калита не брезговал по обычаям той поры
приглашать татар для расправы над своими противниками-единоверцами. Его внук
раз и навсегда отказался от этого позорного обычая, как и от многих других,
позаимствованных русскими князьями у золотоордынцев в самые глухие времена ига.
Нужны были работники, чтобы запахивать и заваливать
старинные междукняжеские межи. Дмитрию суждено было оказаться одним из первых в
их числе, при нем межи пока оставались, но сознание уже было подготовлено к
великим переменам. Удельная, многоверховная Русь, предчувствуя свои последние
сроки, спешила высказаться до конца, выразить все внутренние возможности.
Предельно напряженным противоборство старого и нового стало именно в годы
княжения Дмитрия Донского. Ему пришлось противодействовать людям великих
страстей, ярчайшим представителям старого уклада и привычного мировоззрения.
Воинское объединение стало тогда прообразом объединения государственного,
общенационального, и Куликовская победа была не только над внешним врагом, но и
над внутренним раздором.
В эпоху средневековья государственное объединение не
могло осуществиться иначе, как через решительное преобладание единовластия над
местным, областным многовластием. В свою очередь, порядок единодержавия не мог
победить до тех пор, пока не был установлен новый способ передачи власти в
правящем великокняжеском роду.
Лично Дмитрий Донской приложил немало сил к
утверждению такого нового способа наследования власти, и, хотя в последние годы
жизни это и стоило ему великих нравственных переживаний, он сумел довести
начатое до конца. Можно сказать, что здесь объективная историческая закономерность
счастливо совпала с его личной волей, с действиями его наиболее дальновидных
современников и сподвижников, с чаяниями народными.
...В 1388 году исполнилось сто пятьдесят лет со дня
разорения Москвы полчищами Батыя. Понятно, что если о годовщине нашествия и
вспомнили сейчас на Боровицком холме, то не было никакого повода и способа
«отмечать» ее, кроме как светлой скорбью о погибших, плененных, пропавших без
вести и тогда, полтора столетия назад, и совсем недавно, во дни «Тохгамышева
нахождения».
Худое не хочет уходить само по себе. Оно жаждет
повторяться, представать в назойливых, оскорбительных подобиях, надеясь, что
еще два, три, несколько таких повторений, и люди обессилеют сопротивляться.
Двадцать с лишним лет назад столько сил было потрачено
московским правительством, чтобы унять братнюю распрю в доме
суздальско-нижегородских Константиновичей, и вот теперь, после смерти
Дмитрия-Фомы, родственная рознь снова вышла там наружу. Борис Константинович
добыл у Тохтамыша ярлык на великий стол нижегородский и переехал из Городца в
Нижний.
Сыновья покойного Дмитрия Константиновича, князья
Василий Кирдяпа и Семен, получили от хана в удел соответственно Городец и
Суздаль. Но они надеялись, что им достанется вся отчина, то есть не только
Суздаль, но и прежде всего Нижний; на Городец братья не зарились. Дядя Борис, с
их точки зрения, действовал вероломно, будто и забыл, как в свое время Москва
«попросила» его из Нижнего и он отбыл в Городец, где и жил все эти годы.
Как когда-то их родитель, братья Василий и Семен
запросили помощи у своего зятя, у великого князя московского и владимирского.
Дмитрий Иванович издавна не имело собого доверия или расположения к Борису, но
главное сейчас для него было даже не в личной приязни или неприязни. Опять —
так и со счета немудрено сбиться! — на его глазах сталкивались два
несовместимых способа наследования власти: от старшего брата к младшему или от
отца к сыну. И вот следствие такого столкновения — дядя оттеснял племянников,
племянники возмущались против дяди.
Личный опыт, мнение единомышленников, свидетельства
летописей и устного предания — все убеждало великого князя, что право бокового
— от брата к брату — наследования власти себя не оправдывает и назревает пора
для его решительного искоренения. Стол должен переходить после смерти великого
князя, сколько бы ни было у него братьев, прямо к старшему сыну покойною,
и от того опять же старшему его сыну, а не к братьям. Древо власти должно расти
вверх, в ствол, а не по бокам. Только если князь умирает без наследника, стол
может отойти к его брату.
Вот еще почему Дмитрий Иванович решил помочь сейчас
Василию Кирдяпе и Семену в их стремлении возвратить отцов стол. Он придал
братьям два полка, звенигородский и волоколамский, но, видимо, настоял, чтобы к
военным действиям они прибегали лишь в случае крайней необходимости.
Ополчение приблизилось к Нижнему Новгороду и восемь
дней простояло под его стенами. Наконец Борис Константинович запросил мира и
отступился от нижегородских владений.
Но тем временем подобная же распря исподволь назревала
и внутри московского княжеского дома.
Сколько помнил себя Дмитрий Иванович, не было у него
среди сверстников — с самых детских лет начиная и доныне — более близкого
друга, верного товарища, исполнительного помощника, чем его двоюродный брат
Владимир Андреевич. Не одно десятилетие прожили они душа в душу, действовали согласованно
в делах мира и войны, не ведая ни зависти, ни подозрительности, деля поровну
тяготы и радости. Младший служил великому князю московскому исправно, на
совесть, как бы служил он своему отцу, а не братану.
По обычаям тех времен их отношения, несмотря на свою
выразительнейшую полюбовность, подлежали обоснованию и письменному закреплению
в соответствующих договорных грамотах. Первое «докончание» братьев, составленное
в год строительства белокаменного Кремля, и начиналось как раз с того, что
Владимир обещал «имети брата своего старейшего, князя великого, Дмитрия, во
отца место».
Позже, когда у Дмитрия Ивановича появились сыновья,
возникла надобность в новом «докончании». По нему Владимир уже не только считал
«брата своего старейшего, князя великого, собе отцем», но и первенца Дмитриева
обязывался почитать как старшего брата. Иными словами, это означало, что если
вдруг Дмитрий умрет или погибнет, то великий стол московский перейдет к его
первенцу, которому Владимир обязан будет служить так же истово, как служит ныне
Дмитрию.
Вторая грамота, как и первая, составлялась при участии
митрополита Алексея, с его благословения. Поскольку в других грамотах этой поры
— с литовцами, с Михаилом Тверским — вслух объявлялось, что великое княжение
Владимирское — вотчина Дмитрия Ивановича, наследственное владение его семьи, то
ясно, что он надеялся закрепить ее отныне и навсегда за своим потомством.
|