Мгла расточилась как-то враз, неведомо куда.
Лазорево-золотое утро на исходе своем сияло в полной красе. Свежий радостный
ветерок хлопотал в расчехленных стягах. От просыхающих трав источался
благовопный, чуть кружащий голову дух.
Еще под прикрытием тумана князья Владимир Андреевич и
Дмитрий Михайлович Боброк-Волынец, после того как помогли великому князю окончательно
устроить полки, отвели порученный им засадный полк в большую дубовую рощу, что
росла по левому краю поля. Почти никто в русском воинстве не знал, куда и зачем
отведен один из полков. Сейчас в лучах солнца роща бронзовела и казалась
безлюдной.
Безлюдным выглядел и противоположный конец
продолговатого неровного поля. Вчера послеполуденный свет несколько скрадывал
его истинные размеры, а теперь, в утреннем освещении, отчетливей проступал
ше-ломень — всхолмление, окаймлявшее поле с востока, а вся его срединная часть
гляделась как бы слегка просевшей. Другой шеломень, по склону которого
размещалось русское воинство, господствовал над полем с запада, справа от
усть-Непрядвы.
Один ли кто первым различил, сразу ли многие увидели:
выцветший отлог противолежащего холма на глазах начал покрываться неровной
расползающейся тенью, будто была эта тень от случайного облачка. Но она не спешила
соскользнуть с шеломени, а, наоборот, все загустевала и полнилась.
Сомнений не было: то из-за края земли выходили они.
Не какой-нибудь дозорный отрядец и даже не передовой
полк, они выходили всей силой — в ширину самого поля, плотной, зловеще
поблескивающей лавой.
Значит, все произойдет сегодня и даже не просто
сегодня, а сейчас?
Но до них оставалось верст шесть, а то и восемь. К
тому же лава, быстро пролившаяся с вершины холма, стала заметно приосаживать
свой ход и замерла, не достигнув его подножия. Было похоже, будто воины Мамая
только что с удивлением обнаружили перед собой русский стан и, передав об этом
великому темнику, ждали дальнейшего распоряжения.
Русский летописец в следующих выразительных словах
рисует картину двух воинств, застывших по краям Куликова поля: «Татарьскаа бяше
сила видети мрачна потемнена, а Русская сила видети в светлых доспехах, аки
некаа великаа река лиющися, или море колеблющеся, и солнцу светло сияющу на них
и лучя испущающи, и аки светилницы издалече зряхуся». В другом описании русской
рати к этому добавлено: «шеломы же на головах их, аки утренняя заря, доспехи же
аки вода силно колеблюща, еловицы же шеломов их, аки пламя огненное пыщуще».
Конечно, по обычаям тех времен, ордынцы были наряжены
к бою не менее красочно, чем русские воины. Но полкам Мамая, шедшим с восточной
стороны, солнце в этот утренний час светило в спину, придавая рядам резкость
очертаний и преобладающую черноту внешнего вида. А русские ратники, озираясь
вокруг себя, как раз и видели веселящее дух сияние доспехов, шлемов, оружия,
многоцветье одежд. Всегдашняя праздничность бранных нарядов, призванная
восхитить соратников и ошеломить, ослепить врага, сегодня, как никогда, была
кстати, и это тоже чувствовалось всеми.
Кажется, некоторое замешательство в стане ордынцев
миновало, живые темные валы сдвинулись к подножию холма, а на его вершине,
несколько обособленно от всех, утвердился сравнительно малочисленный отряд,
который, похоже, и был ставкой Мамая.
По команде великого князя русские полки в заранее
оговоренной очередности также стали сдвигаться со своего отлога, и сторожевой
полк первым спустился в долину ручья или небольшой речки, которую ночью
переезжали великий князь и его воевода.
Каким бы поспешным ни выглядело это взаимное сближение
враждебных ратей, Дмитрий Иванович в оставшийся час еще очень много успел
сделать. Как бутто чем уже становилась свободная срединная часть поля, тем
сильнее растягивалось его личное время.
Прежде всего он успел обскакать все свои полки, для
чего ему пришлось несколько раз пересаживаться на свежих коней. И везде, перед
всеми он говорил, напрягая голос до предела, стараясь, чтобы каждый услышал и
услышанным укреплял сердце.
Объехав полки, он напоследок вернулся в свой
срединный, над которым червонел великокняжеский стяг. Спешившись, Дмитрий Иванович
попросил подозвать к нему боярина Михаила Бренка. После стремительной верховой
езды князь был возбужден, на загорелом обветренном лице, обрамленном черной
бородой, проступил румянец. Когда Бренок подошел, князь, шумно дыша, разоблачался:
отстегнув золотую брошь, снял расшитое травами корзно на алой подкладке, снял
золоченый шлем со стальным переносьем и наушниками; слуги помогали ему
отстегивать наручи и зерцало, начищенное до блеска. От великолепного убора на
нем оставалось теперь только исподнее да золоченый мощевик на цепи, тот самый,
с изображением мученика Александра, что завещал ему двадцать лет назад перед
своей смертью отец.
Просторная нательная рубаха, потемневшая от пота на
груди, лопатках и пояснице, пожалуй, еще выразительней, чем броня, подчеркивала
телесную мощь князя. В свои неполные тридцать он был плечист, дороден,
широкогруд и тяжел, его натрудившаяся с утра плоть пыхала жаром, и люди сначала
подумали было, что он просто хочет освежиться под ветром и надеть сухое.
Дмитрий, однако, попросил принести ему одежды и кольчугу простого ратника, а
Михаила Бренка велел обрядить в свой праздничный убор, чтобы отныне стоять тому
на поле боя под его великокняжеским стягом.
На лице Михаила отражалось недоумение, но он
безропотно исполнил волю своего господина. В облачении великого князя, под
большим стягом его, объяснил Брейку Дмитрий, и свои и враги будут считать за
князя, который, как и положено, стоит неколебимо позади своих ратных. Он же,
Дмитрий, сможет теперь свободно переноситься из полка в полк, подбадривая
воинов, давая советы воеводам.
— Зачем тебе, господине княже, становиться впереди? —
недоумевали воеводы. — Зачем биться тебе среди передовых? Тебе приличней стоять
сзади или сбоку, на крыле или в ином безопасном месте.
— Как же я, говоря людям: «Подвигнемся, братья, на
врагов», — сам буду стоять сзади, лицо свое укрывая? — с досадой возразил
князь.
Видно, он давно уже все обдумал, и переубеждать его
было бесполезно. Оставалось только молча следить за тем, как садился он на
коня, как отъехал, как растворился в гуще верховых ратников сторожевого полка.
Александр Пересвет и его брат Андрей Ослябя навидались
на своем воинском веку всякого. Но зрелище, которое довелось им увидеть
сегодня, своей чрезмерностью поневоле смутило и их. Самое поразительное для
бывалых бойцов заключалось, пожалуй, в следующем: темная, медленно вползающая ордынская
лава буквально втискивалась в поле, хотя оно имело в ширину несколько
верст. Ощущение необыкновенной стесненности, зажатости войск противника
возникало оттого, что почти не было видно обычных промежутков — свободного
пространства между людьми и между отдельными полками.
Это ощущение еще усилилось, когда сблизились
настолько, что стали заметны особенности построения пехоты противника.
Ордынские пешцы шли сплошной стеной, плечо в плечо, ряд в ряд, затылок в
затылок, они шли так, как ордынцы никогда обычно не ходили. Если первый ряд
придерживал шаг и останавливался, ощетиниваясь копьями, пехотинцы второго ряда
налагали свои копья на плечи передних. Этот прием у них, видимо, был хорошо
отработай и получался быстро, без запинки, к тому же и копья у задних выглядели
явно длинней, чем у передних.
|