|
КУЛИКОВСКАЯ БИТВА
И
мглою бед неотразимых
Грядущий
день заволокло.
Вл.Соловьев
А БЫЛА ЛИ ИЗМЕНА?
Наступает
1380 год. Олег Иванович узнает о готовящемся походе Мамая на Русь и, стремясь
обезопасить свое княжество, ведет двойную игру: «ссылается» с Мамаем и Ягайло
(посылает к ним своего представителя Епифана Кореева), но одновременно
предупреждает Дмитрия Ивановича. Такова официальная (московская) версия
событий. Интересно, что в Троицкой летописи, в целом недружелюбно отзывающейся
о великом князе рязанском, нет указаний, что Олег изначально был сообщником
Мамая и Ягайлы. Никоновская же летопись прямо указывает на Олега, как на
инициатора этого «тройственного» союза. Якобы как только Мамай подошел к устью
реки Воронежа и расположил свои войска в рязанских пределах, Олег послал к нему
и к Ягайло послов с уведомлением о признании власти ордынского правителя и с
предложением действовать совместно. Ягайло откликнулся и отправил посольство к
Мамаю. При этом Олег Иванович и Ягайло рассчитывали якобы, что Дмитрий
Иванович, узнав об их соглашении, убежит, а они уговорят Мамая вернуться в
Орду, а сами разделят с его ведома Московское княжение. Судя по «Сказанию о
Мамаевом побоище», Олег уступал Ягайле Москву, а себе предназначал Коломну,
Муром и Владимир (cм. Приложение 6 – Повести Куликовского цикла).
Мамай
ответил, что ему нужна не военная помощь, ему важно, чтобы Литва и Рязань
признали владычество Орды. Он потребовал, чтобы ему была оказана честь и оба
князя выслали ему навстречу войска.
Нестыковки
в летописи видны невооруженным глазом. Там же, в «Сказании о Мамаевом побоище»,
сказано, что ордынскому эмиру было уже мало возобновленной выплаты дани «по
старине». Мамай хотел не только принудить Русь к еще большей дани, но и изгнать
князей, поселиться в лучших русских городах и жить там. Это была программа
оккупации и колонизации русских земель. Для ее воплощения Мамай собрал огромную
наемную армию. Нелепо думать, что он бы позволил себя уговорить уйти с
завоеванной Руси и добровольно отдал бы ее Ягайло с Олегом. Столь же
маловероятно, что Мамаю не нужна была военная помощь, иначе зачем он терял
столько времени на ожидание подхода войск Ягайло и Олега Рязанского?
А
вот требование признать над собой владычество Орды вполне обоснованно.
Литовские князья со времени начала «великой замятни» не платили дани со своих
русских владений в Орду и, кроме того, захватили еще множество новых земель,
отторгнув их, таким образом, от ордынских владений. Именно поэтому Мамай, как и
любой другой ордынский властитель, стремился хотя бы номинально восстановить
свою власть над утраченной ранее территорией. И уж не оттого ли так не
торопился к назначенному месту встречи Ягайло, что не хотел эту власть
признавать?
Стоит
добавить, что «Сказание о Мамаевом побоище» было написано около 1430 года, а в
1427 году великий князь рязанский Иван Федорович заключил «докончание» с
великим князем литовским Витовтом, в котором присягал ему на верность, тем
самым отказываясь от крестного целования московскому князю. Резкая
характеристика Олега Ивановича в «Сказании» («отступник», «поборник
бесерменский») – это скорее реакция на поступок его внука, а все «Сказание»
приобретает характер политического памфлета, написанного по заказу московского
князя.
Но
был ли изменником сам Олег Рязанский? Разберемся, что же подразумевалось под
словом «измена» в средневековой Руси.
Понятие
«измена» в Древней Руси первоначально трактовалось как нарушение присяги на
верность, данной вассалом сюзерену, или клятвы, скреплявшей политические
договоры. При поступлении на службу князю и бояре и служебные князья давали
присягу и целовали крест на верность своему новому господину. Нарушение
крестного целования считалось изменой. Формулы присяги языческого времени
сохранились в договоре Руси с Византией 944 года. Согласно им клятвопреступники
«не имут помощи от Бога, ни от Перуна, да не защитятся щитами своими, и да
посечены будут мечами своими и от стрел, и от иного оружья своего, и да будут
рабы в этот век и в будущий».
В
Киевской Руси нарушения присяги на верность князю встречались редко. По
выражению историка В.А. Рогова, был незыблем догмат о безоговорочной
преданности князю. Существенные изменения происходят в период феодальной
раздробленности. При постоянных междоусобицах князья клялись и нарушали свои
обязательства столь часто, что, по выражению летописца, «уста не успевали
обсыхать от крестного целования». Выявить первоначального «преступника»
зачастую не было никакой возможности: присягу нарушали все стороны, участвующие
в многочисленных конфликтах. В XIII веке «ротник», «клеветник», «поклепник»,
«лжи послух» были приравнены к «разбойникам» и «грабителям». В церквах от них
не надлежало принимать приношения без предварительного покаяния.
Однако
данная мера помогала мало. Летописец горестно пишет о кровавых трагедиях,
сопровождавших клятвопреступления и вскоре понятие «измена» перестало сводиться
только к нарушениям княжьего слова. Измену начинают понимать как сотрудничество
с иноземцами в ущерб своей вере и земле.
В
сознании людей XIV века, живущих ожиданием близкого конца света и Страшного
суда, особое значение приобретает чувство ответственности за свое поведение,
его соответствие христианскому идеалу. Несоблюдение этого идеала означало
неготовность ко Второму Пришествию Христа, погубление своей души и тем самым –
вольный или невольный союз с антихристом, дьявольскими силами, что и считалось
изменой. Таким образом, термин имел и церковное происхождение.
Бесславная
сдача врагу и сотрудничество с врагами стали рассматриваться как предательство
с XIII века. Так, в 1293 году тверичи в ожидании неприятеля «целовали между
собой крест и сели в осаду, укрепившись на том, чтобы биться с татарами, а не
предатися».
В
ХIII – ХV веках развитие трактовки изменничества идет двумя путями. В
источниках фигурируют два термина, которыми обозначалось данное понятие. Первым
– «переветники», «рубеж‑ники», «беглецы» – чаще всего назывались лица,
вступившие в преступное сотрудничество с иноземными врагами. Сам по себе термин
«перевет», видимо, древнее и первоначально использовался для обозначения
предателей в ходе междоусобных столкновений.
Второй
термин – «измена» – употреблялся реже и был связан с несохранением верности
православию, вассалу или освященному крестным целованием соглашению. Например,
изменниками называли двинских воевод, в 1397 году преступивших присягу, данную
Великому Новгороду, и перешедших под покровительство Москвы. Но если такое
предательство сочеталось с контактами с иноземцами, его могли назвать и
«переветом».
Впрочем,
по средневековым законам вассал мог официально сложить с себя клятву верности и
оставить службу у сеньора, заранее предупредив его об этом. Такому отречению на
Руси точно соответствовали термин «отказ» или выражение: «отложить (сложить)
крестное целование». Изменником считался только тот вассал, который оставлял
своего сеньора, не заявив ему открыто о своем отречении от договора, о своем
отказе. Вольность вассала, как и дружинника, состояла именно в этом праве
открыто взять назад свою клятву верности.
Такое
право отъезда подрывало политические силы княжеств и земель. Не было никаких
гарантий, что в самый ответственный момент бояре и служилые люди не покинут
своего господина и на совершенно законных основаниях не присоединятся к его
врагам. Поэтому довольно рано начинаются попытки ограничения самовольства
«отказников». Одно из первых свидетельств этого – установление в 1368 году
Новгородом Великим правила конфискации земель отъехавших бояр. Осуждению
отъездчики подвергались и со стороны церкви.
Таким
образом, с позиций XV века, когда Рязань была зависима от Москвы, переход князя
Ивановича Федоровича в 1430 году под власть Литвы действительно мог быть
расценен как измена, хотя и тут этот термин представляется сомнительным – ведь
Иван Федорович перед этим сложил с себя крестное целование московскому князю и
перешел в подданство Литвы открыто, уже не связанный никакими клятвами с
Москвой. А Олег Иванович Рязанский был и вовсе суверенным государем своей
земли, и изменить московскому князю, и уж тем более не существовавшему еще
тогда русскому государству, просто не мог.
Вернемся
в конец лета 1380 года. «В то время Мамай стал за Доном, възбуявся и гордяся и
гневаяся, со всем своим царством, и стоял 3 недели (не на то ли он гневался,
что никак не подойдут его „союзники"? – Прим. авт .). Опять пришла
князю Дмитрию другая весть. Поведали ему, что Мамай за Доном собрался, в поле
стоит, ожидая к себе на помощь Ягайлу с литвою, да когда соберутся вкупе, и
хотят победу сотворить вместе. И начал Мамай слать к князю Дмитрию выхода
просить, как был при Джанибеке царе, а не по своему докончанию (возможно,
имеется в виду доконча‑ние Дмитрия Ивановича с Мамаем 1371 года, а возможно и
более позднее, сведения о котором до нас не дошли. – Прим. авт .).
Христолюбивый же князь, не хотя кровопролития, хотел ему выход дать по
христианской силе и по своему докончанию, как с ним докончал. Он же не захотел,
но высокомысляше, ожидал своего нечестивого союзника литовского».
Сохранились
сведения о том, что Сергий Радонежский и другие церковные деятели советовали в
этот момент Дмитрию Ивановичу заплатить татарам столько, сколько те требуют,
чтобы избежать кровопролития. Но, видимо, дело было не только в деньгах. Мамай
стремился изменить не только размер дани, но и порядок ее взимания. На то,
чтобы выпустить из своих рук право сбора ордынской дани, князья пойти не могли.
Попытка
урегулировать отношения миром провалилась. И московский князь собирает на бой с
Мамаем свою армию. Заметим, что русские войска шли сражаться вовсе не с Золотой
Ордой, не с законным царем. В «Слове о житии и преставлении великого князя
Дмитрия Ивановича, царя русского» про Мамая сказано, что он «исполнил сердце
свое злого беззакония». Мамай, право которого на власть в Орде само по себе
было сомнительно, попытался, к тому же, нарушить законный, сложившийся порядок
– он шел на Русь войной, чтобы отдать ее во власть иноверцев – откупщиков‑католиков.
После
победы на Куликовом поле «на ту же осень князь великий отпустил в Орду своих
киличеев послов. – Прим. авт.)
Тол‑бугу да Мокшея с дары и поминки». Новый, законный хан Золотой Орды
Тохтамыш после своей окончательной победы над Мамаем «послы своя отпусти… ко
князю великому Дмитрию Ивановичу и ко всем князем русским, поведав им., как
супротивника своего и их врага Мамая победил… Князи же русские послов его
отпустили с честью и с дарами, а сами на зиму ту и на ту весну за ними отправили…
своих киличеев со многими дарами к царю Тохтамышу».
Итак,
русские князья вовсе не ставили перед собой цели выйти из состава Золотой Орды.
Битва шла конкретно с Мамаем. Но не только ради денег, ведь Дмитрий Иванович
готов был заплатить Мамаю дань «по старине». Неправильно было бы сводить смысл
Куликовской битвы к спору о количестве дани. Если бы дело обстояло именно так,
то это была бы битва между Мамаем и московским князем. На деле же с Дмитрием
Ивановичем на бой вышли многие русские князья и городское ополчение их городов.
Борьба с Мамаем была для них борьбой с незаконным царем, пытающимся установить
на Руси незаконные и невыгодные им порядки.
Даже
сто лет спустя после Куликовской битвы Иван III в 1480 году выступил с мощной
военной силой не против Золотой Орды она уже не существовала, распавшись на
несколько самостоятельных ханств), а против хана Большой Орды Ахмата. Очень
показательна позиция Церкви в вопросе противостояния Ивана III с ханом Ахматом.
В своем послании архиепископ Ростовский Вас‑сиан резко осуждает великого князя,
который собирался «смириться и о мире молить». При этом Вассиан явно предвидит
возражения Ивана III: «Под клятвою есмы от прародителей, – скажет, мол, в
ответ тот, – еже не поднимать руки против царя Золотой Орды, то как я могу
клятву разорити и супротив царя стати?» И Вассиан отвечает: «…не как на царя,
но как на разбойника, и хищника…» И нечего «сему богостудному и скверному
самозваному царю повиноватися тебе, великому русских стран христианскому царю!»
Так
что и в 1480 году Иван III не боролся с законной властью, а сопротивлялся
незаконным притязаниям самозванца.
Абсолютно
естественным для людей того времени представлялось право отдельных родов на
верховную власть. Так, ханами – то есть верховными правителями на территории
Золотой Орды, да и других государств, образовавшихся после распада империи
Чнгисхана, могли быть только его потомки – чингизиды. Мамай чингизидом не был,
а законного царя – чингизида использовал, как марионетку, управляя Ордой от его
имени. Именно поэтому власть Мамая представлялась сомнительной всем его
подданным. Она оказалась непрочной и рухнула, как только в Золотой Орде
появился Тохтамыш – достаточно сильный и самостоятельно управляющий
государством хан‑чингизид.
Князьями
же на Руси и в Великом княжестве Литовском могли быть только Рюриковичи и
Гедиминовичи – потомки легендарных князей – Рюрика и Гедимина. В XIV веке нет
ни одного упоминания о том, чтобы князем в русских землях назывался выходец из
какого‑либо другого рода.
Таким
образом, мы можем констатировать, что в советской историографии, посвященной
эпохе Куликовской битвы, сложилось превратное мнение о русских князьях, как об
изменниках. Дмитрий Иванович Московский представляется эдаким лидером русского
сепаратистского движения, направленного против центральной ордынской власти. Он
якобы восстал против законной власти Золотой Орды, то есть изменил своему
сюзерену – ордынскому хану.
А
Олег Рязанский предстает изменником «земли Русской», предавшим своих «родных»
русских сепаратистов, в лице Дмитрия Ивановича Московского.
На
самом деле никаких измен не было. Оба князя в 1380 году действовали в рамках
законности того времени.
|