Восстав
от молитвы, вышел он из церкви и послал за братом своим Владимиром и за всеми
князьями русскими и за воеводами великими. И сказал он брату своему Владимиру и
всем князьям русским и воеводам: «Пойдем против этого окаянного и безбожного,
нечестивого и мрачного сыроядца Мамая за православную веру христианскую, за
святые церкви, и за всех младенцев и старцев, и за всех христиан нынешних и
будущих; возьмем с собою скипетр царя небесного, непобедимую победу, и
восприимем тем Авраамову доблесть». И призвал он Бога и сказал: «Господи,
услышь мольбу мою о помощи! Боже, на помощь приди мне! Пусть покроются враги
наши стыдом и срамом и узнают, что имя твое – Господь, что ты един вышний во
всей земле».
И
соединившись со всеми князьями русскими и собрав всю силу, без промедления
пошел он из Москвы против врагов, желая защитить свою вотчину, и пришел в
Коломну и собрал воинов своих сто тысяч и пятьдесят тысяч, и это без полков
княжеского и воевод поместных. И от начала мира не бывало такой силы русских
князей и воевод поместных, как при этом князе. Было всей силы и всех ратей
числом с полтораста тысяч или с двести. И к этому еще приспели издалека в ту
смутную годину великие князья Ольгердовичи поклониться и послужить: князь
Андрей Полоцкий с псковичами да брат его князь Дмитрий Брянский со всеми своими
мужами.
В
это время Мамай стал за Доном, возносясь, и гордясь, и гневаясь, и стоял так со
всем царством своим три недели. И вот пришла к князю Дмитрию новая весть.
Поведали ему, что Мамай за Доном, собрав силы, стоит в поле, ожидая к себе на
помощь Ягайла с литовцами, чтобы, когда соберутся вместе, одержать общую
победу.
И
начал Мамай посылать к князю Дмитрию и дань просить, как было при Чанибеке‑царе,
а не по своему соглашению. Христолюбивый же князь, не желая кровопролития,
согласился Мамаю дань дать по христианской силе и по своему соглашению, как с
ним договорился. Мамай же не захотел этого в своей гордыне, ожидая своего
нечестивого сообщника литовского. Олег же, изменник наш, присоединившийся к
зловерному и поганому Мамаю и нечестивому Ягайлу, начал Мамаю дань давать и
силу свою посылать к нему на князя Дмитрия.
И
когда узнал князь Дмитрий об обмане лукавого Олега, кровопийцы христианского,
нового Иуды‑предателя, поднявшегося на своего владыку, вздохнул он из глубины
сердца своего и сказал: «Господи, замыслы неправедных разрушь, а зачинающих
войны погуби. Не я начал кровь проливать христианскую, но он, Святополк новый.
Воздай же ему, Господи, в семижды семь раз больше, ибо во тьме он пребывает и
забыл благодать твою. Заострю, как молнию, меч мой, и пусть свершит суд рука
моя, отомщу врагам и ненавидящим меня отомщу и напою стрелу мою кровью их,
чтобы не говорили неверные: „Где же Бог их?" Отврати, Господи, лицо свое от них
и покажи им, Господи, весь гнев свой наконец, так как род их развращен и нет в
них веры в тебя, Господи, и пролей на них гнев свой, Господи, на народы,
которые не признают тебя, Господи, и имени твоего святого не призывают. Какой
бог более велик, чем Бог наш? Ты Бог, творящий чудеса, – един!»
И,
окончив молитву, пошел он в церковь Пречистой к епископу Герасиму и сказал ему:
«Благослови меня, отче, пойти против окаянного этого сыроядца Мамая, и
нечестивого Ягайла, и изменника нашего Олега, отступившего от света во тьму».
Святитель же Герасим благословил князя и всех воинов его на поход против
нечестивых агарян.
И
пошел князь Дмитрий из Коломны с великой силой против безбожных татар 20
августа, уповая на милосердие Божие и на пречистую его матерь Богородицу, на
приснодеву Марию, призывая на помощь честной крест. И, пройдя свою вотчину и
великое свое княжество, стал на Оке около устья реки Лопасни, перехватывая
вести о поганых. Тут догнали князя Дмитрия Владимир, брат его, и великий его
воевода Тимофей Васильевич и все остальные воины, что были оставлены в Москве.
И начали переправляться через Оку за неделю до Семенова дня, в день воскресный.
Переехав за реку, вошли в землю Рязанскую. А сам князь в понедельник
переправился со своим двором, а в Москве оставил воевод своих у великой княгини
у Евдокии, а у сыновей своих, у Василия, и у Юрия, и у Ивана, – Федора
Андреевича.
И
когда услыхали в городе Москве, и в Переяславле, и в Костроме, и во Владимире,
и во всех городах великого князя и всех князей русских, что пошел за Оку князь
великий, то была в городе Москве печаль великая, и во всех концах города
поднялся плач горький, и вопли, и рыдания, и казалось, будто Рахиль рыдает
горько: оплакивали жены русские детей своих, рыдая в голос и захлебываясь
слезами, не в силах сдержаться, потому что пошли те с великим князем за всю
землю Русскую на острые копья. Да и кто не погорюет из‑за рыдания женщин этих и
горького их плача? Каждая в душе своей говорила: «Увы мне, бедные наши дети!
Лучше бы нам было, если бы вас не родили, тогда не страдали и не печаловались
бы мы из‑за гибели вашей. Почему виноваты мы в погибели вашей?»
|